Вышли из леса две медведицы

Эта картина потрясла Зеева до глубины души. И в то же время в ней было что-то красивое и влекущее — наверно, потому, что эти двое выглядели совсем как женщина и ребенок, играющие в поле. Женщина, его жена, с ее ростом, с ее широкими плечами и бедрами, с ее набухшей грудью и уже немного выдавшимся животом, и ребенок — Нахум Натан, его сосед и друг, со своими тонкими руками, с гладкой кожей, с телом, на котором ничто еще не оставило следов. С телом, которое с детства не знало тяжелой работы, не огрубело и не зарубцевалось, не получало и не наносило ударов.

И тут произошло нечто устрашившее Зеева еще больше. Рут повернула голову в его сторону, и ему показалось, что она задержала свой взгляд на нем. Прошло несколько секунд, прежде чем он понял, что она не может видеть его, что она только смотрит в ту сторону, где он стоит. Но до того как он это понял, в эти считанные секунды, он был уверен, что она видит его и знает, что он видит ее, — и его тело застыло от страха. Он, который с детства знавал тяжкий труд, раздавал и получал удары, знал, как пнуть сапогом атакующую собаку, смять руками затылок вора и дать пощечину оскорбившему человеку, — именно он не знал сейчас, что делать. Его кости и мышцы, не понимая этой душевной слабости, умоляли о приказе. А его душа — ее покинули все силы, как вода покидает треснувшую бочку. Он закрыл глаза и замкнул в них эту ужасную картину, надеясь, что она не перейдет из них в его память, потому что оттуда он уже не сможет ее вырвать.

Секунду он стоял так, застыв, а потом Рут повернула голову к Нахуму, и тогда Зееву удалось отвернуться и броситься прочь. Его ноги все шли и отдаляли его от страшного места, но прежде чем деревья окончательно заслонили обоих, он еще раз повернулся и бросил на них последний взгляд. И совсем неожиданно, почти пугающим образом, увиденное пробудило в нем тоску и любовь к жене, которую он никогда не видел такой. И столь же странным образом тело Нахума пробудило в нем какое-то едва ощутимое возбуждение, какого он никогда не испытывал. И это так усилило его гнев, что он понял, что ошибался, что давно подозревал их обоих, что его спокойные ночи были бессонными, а его сны не были снами, что вот уже месяцы он мается на своей постели и видит именно эти картины, и не в душе, не в мозгу, не сведенным животом, не сжатыми пальцами, а внутри глазных яблок, чьи зрительные нервы обезумели настолько, что рисуют на зрачках образы, приходящие изнутри, а не снаружи. Образы, которые повторяются снова и снова, пока не вырываются наружу и становятся реальными.

Он ускорил шаги. Его окаменевшее сердце колотилось, а тело ослабело так, что чуть ли не парило над землей и почти падало в ее выбоины. Он помнил, что твердил ему отец во все дни его детства и юности и повторил в свадебную ночь, когда он вышел из спальни и увидел, что тот сидит во дворе, курит трубку и потягивает шнапс из бутылки: мужчина, который позволяет другим вторгнуться в свои владения, мужчина, на лошадь которого садятся, не спросив разрешения, с чьим оружием играют, за чьим столом домашние начинают есть до него, о котором соседи говорят у него за спиной, с которым чужие ведут себя так, будто они его друзья, — такой мужчина должен объявить войну и силой утвердить законы и навязать факты. Тем более мужчина, жена которого спит с другим мужчиной. Он должен отомстить, преподать урок, сделать больно, наказать. Но не сейчас, сказал он себе. Не в эту минуту. Сначала он должен вернуть и умножить свои силы.

2

Осенним днем тысяча девятьсот тридцатого года, того самого, когда у нас в поселке покончили самоубийством двое мужчин, Зеев отправился в тот барак, который тогда служил поселковой синагогой, отпраздновать вместе с другими праздник Шавуот. Там он увидел Нахума Натана, который на удивление хорошо танцевал, топоча в своих стамбульских сапогах, и развлекал присутствующих приятными мелодиями сефардских молитв. Зеев почувствовал, что он уже «не властен над духом своим»[121]

. Он незаметно выбрался из синагоги, а прийдя домой, свернул сначала к складу рабочих инструментов во дворе, взял там большую пилу и только затем вошел в дом. Рут, которая покинула синагогу в тот миг, когда заметила, что он уходит, и вошла в дом за несколько секунд до него, сделала вид, что занята чем-то на кухне. Она увидела, что он свернул в их спальню, и испугалась. Выражение его лица, походка, пила в руке — все это побудило ее поспешить за ним.

Зеев рывком сдернул оба матраца с их супружеской кровати — той самой, что была соединена из двух кроватей, его и ее, которые были у них в родительских домах, оперся на доски левым коленом, сунул зубчатое лезвие пилы в тонкую щель между ними, стиснул зубы и несколькими сильными, точными движениями распилил первую соединительную доску, тут же продвинул пилу по щели к следующей доске и распилил ее тоже.

— Что ты делаешь? Что ты делаешь, Зеев?

— То, что надо было сделать уже в ту первую ночь.