Выскочивший из круга

Теперь вопрос – зачем? А вот зачем: меня лихорадило. Буквально. До того, что руки тряслись и глаза бегали, никак нельзя было установить их определенно. Все время чувство, что опаздываешь, что вот сейчас все убегут, а ты останешься. С тех пор, как захлебнулась эта налаженная жизнь с Зубочисткой, с пушечкой, когда впереди было определено полторы сотни лет, я стал ловить вот эти полгода, которые я совсем пропустил. Надо было наладить связи, я же всех вокруг потерял, а для этого надо было тусоваться. А тусовка теперь, после всего, что было за полгода, казалась жутко скучной. И еще… Веста. Я с ней стал так… плотно жить, она меня сильно раздухарила… чего-то в ней было… особенное. И тут тоже надо признаться (я ведь честно говорю!) – я ее ревновать стал! Она ко мне как-то липла и в то же время выскальзывала. Иногда куда-то исчезала, и я тогда психовал. И опять же это чувство – опаздываю! Чего-то не сделаю, и уведут бабу.

Ну, и бизнес… Я вообще крепко себя ощущаю, ситуацию всегда в руках держу. Но несколько раз поймал себя – делаю, блин, ошибки. На ровном месте мажу. И еще усталость. Стал уставать. Вот и проблема. Хочу просто лежать, спать, а не могу – все трясется, – опаздываю, чего-то пропускаю. И сна нет.

По врачам пошел, а это такая трясина – время теряешь, нервы еще хуже, да и деньги страшенные. А деньги и вообще считать надо, а теперь, когда меня Максимильян Геннадьевич, царство ему небесное, так крепко вытряс, особенно.

Я вернул Горелика на фирму. Вообще народ у меня надежный, проверенный. Семь лет работаем, и текучесть почти нулевая. Но это ж все исполнители, я же сам должен все держать. А меня повело – я откровенно говорю. Мне надо догнать полгода. Надо отпустить себя! Как у меня отняли эти триста лет впереди, я все время в цейтноте. У меня нервы, у меня Веста, я ни от чего не могу получить удовольствие, а при этом фирма, и надо все держать. Не буду темнить (решил все выкладывать, значит, так все и говорю!), тылы налажены: Копенгаген, Женева, Лондон – там у меня лежит что надо, и с правильной защитой. Это фирма так и сяк кое-чего варит через офшоры, а то, что личное, – только на солидной основе. Выше себя прыгать не хочу, а в свою меру я уже прыгнул. На жизнь хватит. На всю жизнь!

И вот опять жуткий вопрос – сколько ее будет, всей жизни? Если еще пара десятков и точка, тогда думать нечего – всё на месте, и кому надо останется. А если не пара десятков, а пара сотен годков, тогда что? Вот и думай! Можно все закрыть и уйти. Даже навар будет. Но я же видел, как это случается. Я в кругу! И круг этот вращается, и спрыгнуть нельзя. Страшное дело! Скорость невероятная. Я видел, как люди (серьезные люди!) спрыгивали, то есть отходили в сторону. По болезни или со страху. Спрыгивали с большим запасом. И, вроде, уцелели, и весь запас унесли, а ни хрена! Тут же все рушится, земля из-под тебя уходит на фиг. Либо каюк, то есть отдает концы, либо полный ноль. Полный! Страшное дело! Выпрыгивать из круга – это смерть. Точно!

Поэтому опять вилка – уйти нельзя, а уйти надо. И вот я решаю – Горелик! Я не ухожу, я отлучаюсь. И нужна замена. ВРЕМЕННАЯ! И опять – Горелик. Да, он меня пытался кинуть, но я его первый кинул. И крепко, он мою руку почуствовал. Но Макса Горелика я все-таки знал, когда еще шкетами были. И он умный. И этот еврей все равно лучше любого русского и татарина, и, особенно, любого поляка, с которыми я тоже дела имел. Горелик – это паровоз, а может быть, даже ракета! Он потянет. Вопрос только в том, чтобы поставить его на ограничители.

И вот я решил – Горелик! И я ему сказал: “Макс, крути машину! Ты здесь почти все знаешь. Почти! Остаток знаю только я. Это мой ядерный чемоданчик, понял? Нажму кнопку – все взлетит, и ты взлетишь. Но мне надо слинять. Понял? Не спеши понимать. Этого нельзя понять, пока я не скажу. Скажу только тебе. Нам нужен РАЗГОВОР! Настоящий, каких у нас не было никогда. Может, тридцать лет назад, но тогда было все другое. Говорить будем долго – два дня, не меньше. Здесь, в Москве, нельзя – все замусорено. За границу не хочу – будет отвлекать. Говорить будем в маленьком русском городе, где одна гостиница и где еще не слыхали, что перестройка началась. Понял? Уверен, что не понял, но ничего, догонишь! Может, машиной поедем, может, самолетом полетим – моя забота. Выспимся и будем го-во-рить! Потом напьемся, опять выспимся и снова будем го-во-рить! И тогда ты что-то поймёшь, и я тогда ПРОВЕРЮ, что ты понял. И вот после этого вернемся на фирму, и я тебе скажу – рули!”.

Я видел, что он даже испугался, когда я это сказал – глаза у него стали, как у зайца, с обзором на триста шестьдесят градусов.

Поехали на машине. Надежные люди навели, связали и нацелили. Ехали часа четыре – дорога неважная, и останавливались два раза. Но места! До невозможности глухие. То, что надо. Даже удивляться приходится, что тут вообще хоть какая-то дорога есть.

Называть я этот городок не буду, пусть останется как есть. Он даже, кажется, ни на какую карту не попал. Вот пусть так и остается. Около 90 километров от Брянска.