Высматриватель

Окутанный телом, кажется, что вот он я, но я настоящий стою вон там далеко, подсвечивая изнутри, и между нами дистанция. И каждый человек имеет такого далёкого, и пытается подойти, но ноги увязают, проваливаются в даль. Кто-то ползёт, но есть и такие, кто вообще с собой ничего не делает. А другие отрываются и бегут, отрываются от реальности, и я видел такого одного: он оторвался и стоял там с кровавой головой. Это был я сам, и эпоха охотилась на меня с топором. И я снова оставался недвижим, а мой далёкий стоял впереди, как знамение, светил своим фонарем, не давая мне уняться, и я стучал белыми нервами, я ходил с бубном ассоциаций, перекошенная святая тоска буравила мой затылок; я очень хотел дотянуться, я очень хотел дотянуться, я говорил: не рыба, а рыпь. Как маленький был, носился по различным событиям и думал, что бежал, но я бегал и ничего не видел вокруг.

Однажды я угодил в живое, наступил на историю человека, но он не упал и даже не вскрикнул, и тогда я увидел, что он не чувствует боли, потому что он сам был как ушиб, который они лечили смертью. Великий мудрец, отравленный ядом общественного, он выжил в некоторых людях, которые смогли укрыться в защитной оболочке из воли.

И тогда я перестал носиться, встал и оглянулся вокруг. Это был мир, где всё чешется, зябнет, выворачивается, лучше уж быть странным, чем вступить в это месиво и тоже извращать, придумывать какие-то манипуляции, при этом не испытывая при этом стыда, быть маленьким хитрым с потными глазками, но не испытывать стыда, выкладывая свою мякоть на всеобщее обозрение. Когда-то человек не поверит, что такое было возможно. Это назовут время гнильцов, когда люди выносят на помойку свои лучшие качества, когда они разлагаются и пахнут – ликующие гнильцы.

Так я думал про свой обволакиватель и несколько раз откатывался назад, проговаривая: чёртики смываются довольно быстро, надо только потереть чем-нибудь святым. Это лёгкая форма псиллогизма, чувствуешь, как что-то прорывается извне, бьёт, пахнет деревьями, из тучи высовывается голова – смотри, какая голова! – но и её уже нет. Вместе с угасанием лампад идёт процесс сворачивания абстрактного мышления. Многое пришло именно оттуда, жаль, что теперь забыли. Вера осуществляет то, что для разума – чистое безумие: превращает невидимое в сущее.

И вот какова была моя первая идея – духовное отопление. Какое-то тёплое понимание сути вещей, духовные генераторы, такие, чтобы можно было прислонить голову и оказаться там, в идеальном пространстве. Чтобы люди питались… как это объяснить?.. Чтобы они питались этими ценностями, садились по вечерам, расставляли там свечи, камины морали, но без всякого назидательства… Что-то вроде наших фонарей, которые мы развозили по городам.

И это было хорошее дело, но редкие люди замечали, и надо было что-то предпринять. Надо было идти туда, где многие глаза, и я подумал: это же театр памяти. Пространство, где можно выращивать цели, и каждый человек как философ. Человек должен копиться, вот его цель. Человек должен копиться, и он может копиться в некой координате, заданной целью. Он сможет продолжать свою жизнь, но при этом будут строиться эти графики, и каждый будет воплощён: как столько лет практиковали отращивание виртуальной сущности, так и живого себя смогут отрастить.

Общая цель – это личностное развитие. Вот о чём я говорю: цель – это натяжение материи, это жилы. Смогут ли они удержать? Как им это удержать? Только перерабатывая мир собственной жизнью. И много работы – чтобы не только высмотреть его, но и выслушать, выщупать, вылюбить, наконец, вызнать, и кто-то может делать всё сразу, а другие запутываются, потому что мир такой толстый, и это сложно – протащить его сквозь палочку человека, и из-за этого у них напряжение: они краснеют, истощаются, но ничего не выходит, и тут уже пригождается цель. Пусть каждый установит функцию себя и тащит через неё мир, как через трубочку, чтобы не пить всем ртом, пусть поддерживает себя как функцию. Это не короткое замыкание специализаций, но разделение по смыслу предназначения.

А если кто-то не поймёт через волю, можно объяснить по старинке, через веру. Вера – её же надо было понять. Вера – это что-то такое: кусочничание, приближенное к хотению, – вот чем она стала теперь, и надо постоянно объяснять, как будто новый язык; надо выводить этот новый язык – целеполагание. Сколько лет человек жил, запертый наедине со своей верой, и вот теперь он может воплотить её (в волю). Хватать руками волю, захватывать руками из огромного океана воль, на транспорте воли переноситься в нужное событие и иметь свою цель. Счастье как состояние правильного пути, когда человек идёт в нужную сторону. Я говорю: давайте создадим пространство, где можно будет выращивать цели. Цель, целеполагание – то, что отличает нас от животного.