Высочайшая бедность. Монашеские правила и форма жизни

Это значит, что весь вопрос о бедности в его целом следует рассмотреть прежде всего в этом свете. Altissima paupertas, с помощью которой основатель намеревался определить жизнь меньших братьев, действительно является местом, где решаются судьбы францисканства, как внутри ордена, в конфликте между конвентуалами и спиритуалами, так и во взаимоотношениях с мирским клиром и курией, переломный момент в которых наступит во время понтификата Иоанна XXII. Историки в подробностях реконструировали ход этого спора, начиная с буллы Exit qui seminat 1279 г. – где Николай III, соглашаясь с тезисами Бонавентуры, одобрил принцип, согласно которому францисканцы, отрекаясь от любого права как собственности, так и пользования (quod proprietatem usus et rei ciuisque dominium a se abdicasse videtur), тем не менее, сохраняли простое, де-факто, пользование вещами (simplex facti usus – Mäkinen, p. 97), – и вплоть до буллы Ad conditorem canonis 1322 г., в которой Иоанн XXII, отменяя решение своего предшественника, утверждал неотделимость пользования от собственности и приписывал ордену общую собственность на те блага, какими он пользуется (nec ius utendi, nec usus facti, separate a rei proprietate seu dominio, possunt constitui vel haberi206 – ibid., p. 165).

Однако внимание исследователей было до такой степени сфокусировано на истории ордена и его напряженных отношениях с курией, что редко кто-либо из них пытался на теоретическом уровне проанализировать то, что стояло на кону в этих конфликтах. Несмотря на многообразие позиций и изощренность теологических и юридических аргументов участвовавших в полемике францисканцев (помимо Бонавентуры следует упомянуть как минимум Оливи, Михаила Цезенского, Бонаграцию из Бергамо, Ричарда из Конингтона, Франциска из Асколи, Уильяма Оккама и Джона Пекхэма), принцип, который с самого начала и до конца оставался для них неизменным и необсуждаемым, можно резюмировать следующим образом: как для ордена, так и для его основателя вопрос стоял об abdicatio omnis iuris207, то есть о возможности человеческого существования за пределами права. То, на чем францисканцы не переставали настаивать и по поводу чего даже генеральный министр ордена Михаил Цезенский (впрочем, сотрудничавший с Иоанном XXII в осуждении спиритуалов) не собирался уступать, – это дозволенность [liceità] для братьев пользоваться благами, не имея на них никаких прав (ни собственности, ни пользования): по выражению Бонаграции, sicut equus habet usus facti – «как лошадь имеет поедаемый ею овес в пользовании по факту, но не в собственности, так и монах, отрекшийся от любой собственности, имеет простое фактическое пользование хлебом, вином и одеждой» (Bonagrazia, p. 511). В интересующей нас здесь перспективе францисканство как раз и может быть определено – в этом и состоит его новизна, еще сегодня не осмысленная и при нынешнем состоянии общества немыслимая вообще, – как попытка осуществлять человеческую жизнь и практику абсолютно за пределами правовых определений. Если мы назовем «формой-жизни» такую недостижимую для права жизнь, тогда можно будет сказать, что синтагма forma vitae выражает самые глубокие намерения францисканства.

ℵ Уподобление францисканской формы жизни жизни животных у Бонаграции и Ричарда из Конингтона в точности соответствует той особой роли, которую животные играли в биографии Франциска (проповедь птицам, освобождение овцы и двух ягнят, любовь к червям: circa vermiculos nimio flagrabat amore208 – Francesco 2, II, p. 156). Если, с одной стороны, животные очеловечиваются и становятся «братьями» («всякую тварь называл он именем братьев» – ibid.), то братья, наоборот, в правовом отношении уравниваются с животными.