Высокая кровь

Сникал, выдыхался предсказанный им лютый приазовский ветер, хотя еще толкотно, мутно было в воздухе от мириадов снежных хлопьев. Громадными метельными валами был заслонен тот земляной, незыблемый веками вал, в существование которого пока и не верилось. Взаимно были скрыты друг от друга вот эти призрачные тысячи и стерегущие их там, в невидье, за метелью, зарывшиеся в землю беляки, присутствие которых в мире Северин пока что тоже не мог осознать как реальность, как будто накануне изучал не леденевскую штабную карту, а старинную, где белых пятен больше, чем исхоженных пространств.

И вдруг давно уже Северину знакомый и тем сильнее поразивший его вой, соединенный с клекотом и визгом, пронизал залепившую уши, набухшую над миром тишину — и пущенный оттуда, из незнаемого морока, снаряд встряхнул снеговую завесу всего саженях в сорока перед Сергеем и еще больше замутил пространство впереди.

Стихия еще безраздельно господствовала над землей, а люди, утверждая свое величие в природе, навязывая ей свою нужду, уже трясли над степью исполинскую пуховую перину, уже месили, рвали из-под ног друг друга вот эту выстывшую, заметеленную землю.

— Увидели, сволочи! По площади бьют, — ощерился Мерфельд, смотря на комкора. — А наши-то что молчат? Полчаса вестового от Малютина жду. Ведь затемно должен был выкатить погремушки свои.

— Ну так пошли поторопить. Комбригу-два — вперед аллюром. Держи, комиссар, погляди, где ты есть, — не глядя, протянул бинокль Сергею Леденев, словно только теперь и вспомнив о его физическом присутствии.

Сергей вцепился в трубки и приник. Распухала рябящая мгла от снарядных разрывов, и туда, встречь кипящей, громовитой лавине, сотворенной людьми и природой, — словно с ней и схлестнуться, рубить, кануть в ней без следа, — утекали колонны донцов, а уж до Горской было не добраться никаким воображением…

Невидимые батареи корпуса забили в ответ, в глухой, белый морок, в пустое. Над степью пухнул орудийный гул. Над головами штаба с клекотом и скрежетом перелетали трехдюймовые снаряды…

Леденев стронул с места весь штаб. Дорысили до нового, как будто все того же снежного бугра. Сергей опять приник к биноклю. По проясненным горизонтам, из края в край, вперегонки вымахивали грязно-белые вихревые деревья. Два цвета было в мире: уж больше не господствующий белый и черный — развороченной, вздымаемой земли, воронок, разбрызганных комьев и всего шевелящегося на равнине живого.

Все белое небо затянуто рваной, лениво клубящейся наволочью удушливо-едкого дыма — толкал, наносил его ветер в лицо, и Леденев закашливался, запечатывая кулаком оскалившийся рот, сгибаясь в седле и на миг становясь человеком.

Чащоба кипящих разрывов по фронту опала — бескрайняя, захлестнутая током тысяч, простерлась изрытая взрывами степь. Другой, несравнимый по тяжести, железно осадистый гул возник и разбух много дальше, накатывая с юго-запада, откуда недавно бил ветер, и Сергей догадался, что это саданули корабельные орудия белогвардейских бронепоездов. Но ни единого тернового куста не встало у него перед глазами, не дрогнула, не вздыбилась земля, засеянная черной зернью эскадронов, и не навис над головой железный скрежет перелетных снарядов — примерно в трех верстах правее ушибленно охнула и содрогнулась незримая степь.

— По правому флангу, блиновцев толкут, отрезают от нас, — пояснил ему Мерфельд и тотчас же расхохотался. — Не думают, что этот правый фланг давно уже у них в тылу. Глазам своим верят.

— Останься с Донской, — сказал Леденев ему тотчас. — Стоять за лощиной и ждать. Поехали, комиссар.

Следом хлынул штабной эскадрон. Частоколом колонн и сквозящего белого света, серой смазью шинелей пронеслись будто окаменевшие эскадроны донцов.

Еще один взяли кургашек, и над черной поземкой утекающих к югу полков Сергей наконец-то увидел туманно сереющий вал. Может, и не увидел бы — не расцедил бы взглядом копотную пустоту на белесое небо и долгие скаты высот, когда б не черная пила казачьей конницы, которая заколебалась в горизонтах перед самыми высотами.

Весь клонясь к конской шее, выметывая снежные ошметья из-под бешеных копыт, дорвался до комкора вестовой — совсем еще мальчишка в красном башлыке. Восторг и суеверный ужас стояли по края в его глазах и, переполнив, выплеснулись на лицо:

— Танки… Танки, тарщкор! Огромадные!..

— Батарею за мной на карьер.

Леденев на скаку осенил свою паству как будто и впрямь крестным знамением — двоеперстием ткнул вправо-влево, и взводные колонны горского полка разлились перед ним рукавами, пропуская его и Сергея в зияющую пустоту. И немедленно следом в северинскую спину ударил живой, кровный гул, тряско, грохотно что-то вломилось в просвет, как будто волоча осумасшедшевшие молотильные катки по снежной целине, и, обернувшись, Северин увидел бешеных в намете уносных.

Саженях в десяти правее от Сергея смачно треснул снаряд, черно-белым фонтаном взметнулась земля, и вместе с ней, валя Сергея на спину, рванул в дыбки испуганный Степан. Северин осадил, налегая на конскую шею, и, весь дрожа от возбуждения, приник к комкорову биноклю.