Высокая кровь

Сергей увидел Леденева: тот ехал равниной убитых, в пространстве своего творения, казалось, уже ни для чьих глаз не предназначенного совершенства — безрадостный и никому не нужный, как последний царь земли. Сергей не отрывался от него: тот двигался так, словно ему было назначено разделять мир, лежащий у него на пути, на то, чего быть не должно, и то, что годится для будущей жизни, но за спиной его пока что оставались лишь руины и того, и другого.

Он был один — и Северин, остерегаясь подступиться, ехал следом на расстоянии примерно двадцати саженей… Вдруг в уши шилом впился чей-то вскрик.

— Стой, погоди, — сказал он Жегаленку, сворачивая к неглубокой, узкой падине.

С полдюжины горцев владетельно высились над сбыченным гуртом полураздетых пленных казаков, толкали их конями, замахивались плетками, а кто-то невидимый продолжал кричать взрывами, с усталыми подхрипами зарезанной свиньи.

Спустившись, Северин увидел: какой-то горец, сев верхом, зажав ногами голову поваленного навзничь человека, что-то делает с ним, с головой… и с такой же обыденной простотой и естественностью, с какою режут каравай.

— Сто-о-ой!.. — закричал Сергей, пустив коня и весь колотясь от неверия. — Стой, сволочь! Не трожь!..

Как бы весь перейдя в свою жертву, силой какой-то заведенной в нем пружины боец продолжал отрывать надрезанный скальп, тяня за черный чуб и заливая кровью глаза казака… Не зная, что делать — убить? — Сергей обломился с коня и, запутавшись в полах шинели, упал на колени, подполз и вцепился в железные плечи, рванул…

— Халзанов! Халза-а-анов!.. — раздирающе крикнул под ножом человек… и боец, выгибаясь дугой и скребя снег ногами, как-то разом обмяк, надорвался во всех своих жилах, опустившись на Северина, — не очнувшись от дикого своего помрачения, нет, а как будто истратив завод до конца, что-то главное вырвав из жертвы…

— Ты што?! — спорхнув с коня, вцепился в горца Жегаленок. — На кого?! Комиссара не видишь?! А ну!.. — отодрал от Сергея бойца, отпихнул…

Северин, задыхаясь от мерзости, сел на снегу.

— Ты што это, сволочь?! Зверюга!.. — Он хотел притянуть к себе этот немигающий взгляд, заглянуть помраченному в душу, в нутро, отразиться вот в этих глазах, взгляд которых проходил сквозь него.

— Отвечай! — заорал Жегаленок. — Чего вытворяешь, резак? Тебе десяток беляков прибрать, а ты вон каку казнь учинил. Живого режешь, будто мясу на базаре. Да ты знаешь, чудак, чего у нас с такими делают, потому как комкор приказал? Знаешь, я тебя стукнуть хучь зараз могу за такую насмешку?

Горец медленно поднял на Сергея глаза — как впаял. Упорные в неизживаемой, изверившейся ненависти — боли.

— Не для потехи я.

— А зачем?! — как задушенный, хрипнул Сергей.

— Узнал я его, — чуть повел головою боец на пресмыкавшегося рядом казака, который собирался в ком, подтягивая ноги к животу и стиснув руками кроваво-скобленую голову.

— Кого узнал? Кто он?

— Слободских моих в землю живыми закапывал. В Большой Орловке, не слыхали? Рубанул он меня, думал — кончился. А я, вишь, оживел, вернулся за ним с того света. Семью мою убили, жену занасиловали, Алешке, сыну, голову свернули — совсем еще был воробей, — не дрогнул голос человека, как будто читавшего вслух про чужую судьбу, и Северин узнал его: то был один из добровольцев, прибившихся к обозу Болдырева под Лихой, — будто немой, неразговорчивый мужик, седой, как волк, и кряжистый, с грубовато-красивым лицом и широко посаженными карими глазами. Да-да, Монахов, он…

— Ну так и судить его! На то и есть Ревтрибунал! Да и убил бы! Зарубил! — закричал безголосо Сергей. — А так-то — зачем?.. Зачем — как они нас?!. — и тотчас осознал бессмысленность вопроса, нелепого в монаховских глазах.

— Мне их всех надо знать, — ответил Монахов неживо. — Кто командовал ими, кто детишков давить приказал. Кубыть, и другие из них по земле еще ходят, баб любят своих, матерей, на небо красуются, солнышку радуются, еще убивают — чужих-то детей. Вот и пришлось его пощекотать. Уж тут как хотите судите — с кишками всю правду бы вымотал.

— И что же, узнал? — спросил Жегаленок сочувственно.

— Так точно, — ответил Монахов, смотря сквозь Сергея. — Халзанов, сотник, — не слыхал? Он ими командовал. Да хорунжий Ведерников, — повторял как заклятие — самому не забыть.

Что-то щекотно клюнуло Сергея в темя: Халзанов, Халзанов… где ж ему попадалась вот эта фамилия? Да точно же, Халзанов — леденевский комиссар. Воззвания, статьи, стихи для народа. «И все каза́ки удалые погибнут здесь среди снегов, истлеют кости молодые без погребенья и гробов…» А тут другой Халзанов — враг. Однофамилец?

— Послушайте все! — поднялся он, надсаживая голос. — Таким палачам, карателям, выродкам пощады не будет. Один приговор будет — смерть! Но пленных вот так… Они хуже диких зверей, но вы-то бойцы Красной армии. И если ты, красный боец, свой человечий облик, душу потерял, тогда тебя же первого!.. Сам лично…

VIII

Сентябрь 1919-го, Камышин