Высокая макуша. Степан Агапов. Оборванная песня

С работой у меня пока нормально, привык и подвигаюсь ближе к самостоятельной. Ходить вот только плохо за семь километров. Особенно сейчас, когда метели начались. Ночью с фонарем ходим, чтобы лучше дорогу различать. Да не всегда он помогает. Однажды вышел я из дома, а метель такая — с ног сбивает. Фонарь погасило, так и пошел наугад по полю, по колено проваливаясь. Дошел до перекрестка, где лозиночкп растут — хоть назад поворачивай. Ветер с ног валит, снег колючий в глаза, за шиворот и за пазуху набивается, кости ломит — вот как продувает. Главное, думаю, в овраг куда-нибудь не завалиться, у нас их немало. А то еще волки могут повстречаться: развелось их за войну, некому стрелять, даже и днем иной раз мимо деревни пробегают. Долго шел в потемках, все прислушивался к паровозным гудкам на станции. Хорошо, что ветер дул как раз оттуда. Услышал наконец, да где-то в стороне. Эге, думаю, должно быть, не туда я иду. Потом уже, когда из сил стал выбиваться, смотрю, темнеется что-то и петух вроде пропел. Пошел на это темное — изба передо мной, потом другая, третья. Тут я сразу узнал — Селезневка. Да и рассветать уже стало. А если бы так с вечера заблудиться — и замерзнуть недолго.

14 февраля.На днях похоронили дядю Тимошу Антипова. Пришел он с фронта больной, контуженый, все пересиливал болезнь, да не всегда, видно, побарывает ее человек. Не повезло тоже этому дому: два года назад дочь у них погибла на станции под бомбежкой, восемнадцатилетняя Надя, первая на деревне красавица. Даже и младшего ее брата Саньку не обошла война: нашел где-то винтовку, попробовал стрельнуть из нее, как отец стрелял из ружья, да и остался без глаза. А теперь вот сам хозяин убрался…

Перебираю по пальцам все наши дома, и что же получается? Редко-редко какой из них обошла война: где с корнем вырвала человека, где покалечила, а где, наверно, и после окончания даст еще знать о себе.

17 февраля.Сегодня нам, как бескоровной семье, дали из колхоза телку. Еще с прошлого лета я обращался то в правление колхоза, то в сельсовет или в райисполком. И только когда дело дошло до прокурора, тот вызвал председателя и отчитал его как следует: что же это, дескать, семье погибшего на фронте, где все нетрудоспособные, не можете дать теленка на развод? Война войной, и колхозу окот дорог, но и про людей не надо забывать.

Вот и сказали нам прийти на скотный двор. Дедушка с Шуркой пошли и привели небольшую, но ладную с виду телочку буланой масти. Напоили ее, сена дали хорошего, приготовленного для овец, и стали ласкать да Зорькой кликать. Значит, будет у нас через год свое молоко, может, и выздоровеет тогда наша мать.

28 февраля.Так и продолжается трудовая моя жизнь. Отмерю до станции семь километров, отработаю там 12 часов — и обратно домой. В ночную смену работать намного хуже, И вагоны труднее осматривать, неполадки устранять, и вялость какая-то, особенно к утру. Придешь с мороза в дежурку, чуть посидишь — и в сон тебя бросает, лень наваливается. Кто к стене привалится, кто к лежанке горячей поближе. А падкие до сна, особенно новички, потихоньку удаляются в слесарку, где можно подремать за верстаком. Над самыми сонливыми устраивают разные подвохи. То ваты клок зажгут да к носу поближе, а потом крикнут: «Пожар, спасайся!» То к верстаку привяжут ногу, разбудят, когда уже поезд подходит, и вскочит тот, как очумелый, схватит ящик да вместе с ним и растянется на пороге. А то сажей разрисуют, пошлют в таком виде на вокзал к дежурному, а там девки молодые. «Ты что, жених, — захохочут, — хоть раз-то в неделю умываешься?» Ну и опозоришься, подумаешь в другой раз, дремать или до утра как-то вытерпеть.

Только старших почему-то сон не брал. Правда, случалось, кое-кто из них тоже подремывал, облокотясь о стол или сидя на скамейке. Но странно: дремота им не мешала подняться вовремя и других подтолкнуть. Даже Гришку Суматохина ни разу не видел я спящим. Наверно, все дело в привычке. Одно спасение в таких случаях — послушать, что старшие толкуют. Больше, конечно, о войне.

— Я бы этого Гитлера, — говорил дядя Ефим Суряхин, плечистый и высокий осмотрщик, — казнил бы без суда.

— Один Гитлер еще не все, — резонно вставлял дядя Вася Вытулев, смуглый по-цыгански, строгий и начитанный. — Гитлера ведь тоже кто-то выдвинул, кто-то молится на него. Не один он решает. Партию его надо громить, фашистов, — вот кто втянул в войну Германию. Опьянили народ свой дурманом, с них и спрашивать надо.

Разговор задевал и других, это оживляло нас, и ночь, наша бессонная рабочая ночь как бы отодвигалась. Оглядывая нас, чумазых по виду и зеленых по возрасту работничков, дядя Леша Никольский спрашивал:

— А за этих вот не стоит спросить? Им бы и школе сейчас учиться да спать бы на теплой печке, а они наравне с нами вкалывают. Сколько они тоже перевидели, пережили.