Высокие ставки. Рефлекс змеи. Банкир

Маленький мальчик гулял со своим отцом, держась за веревку бумажного змея, и я остановился посмотреть.

— Какая прелесть, — сказал я. Мальчик не обратил на меня внимания, но отец отвечал:

— А маленький вымогатель недоволен. Я подарил ему змея, а он сказал, что хочет роликовые коньки.

Змей, фосфорически светящийся китайский дракон с крыльями бабочки и длинным цветистым хвостом, парил и кружил, как радостный дух в рождественских небесах.

— Вы не подарите его мне? — спросил я. — В обмен на роликовые коньки? — Я объяснил проблему: необходимость быстро достать подарок.

Папаша и дитя посоветовались, и сделка была заключена. Я осторожно смотал тесемку и принес трофей в дом, гадая, что, ради всего святого, печальный аптекарь может подумать о подобной штуке; но когда Пен развернула золотистую бумагу (выпрошенную для этой цели у Джудит), то пришла в восторг и потащила всех обратно на улицу, смотреть, как она будет его запускать.

День был исполнен счастья. Мне никогда, с самого детства, не было так хорошо на Рождество. Так я им и сказал и поцеловал Джудит без стеснения под белой омелой, и Гордон, казалось, не имел ничего против.

— Вы родились с солнцем в душе, — сказала Джудит, ласково прикоснувшись к моей щеке, а Гордон кивнул и добавил:

— Он ни о чем не печалится и не знает скорби.

— Скорбь и печаль придут со временем, — сказала Пен, ничего в особенности не пророча. — Они приходят ко всем нам.

Утром после Рождества я отвез Джудит через Лондон в Хэмпстед, чтобы она положила цветы на мотилу матери.

— Я знаю, вы подумаете, что это неразумно, но я всегда езжу. Она умерла в «день подарков», когда мне было двенадцать. Только так я могу вспомнить ее... и почувствовать, что у меня вообще была мать. Я обычно езжу одна. Гордон считает, что я слишком сентиментальна, и не любит эти посещения.

— Ничего плохого в сентиментальности нет, — сказал я.

Как раз в Хэмпстеде я и жил, в верхнем этаже, снимая половину дома у своего друга. Я не был уверен, знает Джудит об этом или нет, и ничего не говорил, пока она не оставила розовые хризантемы на квадратной мраморной плите, лежащей вровень с дерном, и пообщалась немного с воспоминаниями, витающими здесь.

Когда мы медленно шли назад к железным воротам, я неопределенно сказал:

— Моя квартира всего в полумиле отсюда. Эта часть Лондона застроена особняками.

— Да?

— Угу.

Через несколько шагов она заговорила:

— Я знала, что вы живете где-то неподалеку. Если помните, вы не позволили нам отвезти вас из Аскота до самого дома. Вы сказали, что Хэмпстед слишком далеко.

— Так и есть.

— Не для сэра Галахада той звездной ночью.

Мы подошли к воротам и остановились, чтобы она могла оглянуться. Я был полон до краев и ее беспредельной близостью, и своим подавленным желанием; а она вдруг посмотрела мне прямо в глаза и произнесла:

— Гордон тоже знает, что вы здесь живете.

— А знает он, что я чувствую? — спросил я.

— Не знаю. Он не говорил.

Мне так хотелось пройти эти оставшиеся полмили: такой короткий путь для машины и как далеко он может завести... Мое тело горело... пульсировало от жажды... и я вдруг ощутил, что непроизвольно стискиваю зубы.

— О чем вы думаете? — спросила она.

— Ради Бога... черт возьми, вы прекрасно знаете, о чем я думаю... и мы сию же минуту возвращаемся в Клэфем.

Она вздохнула.

— Да. Наверное, мы должны вернуться.

— Что значит... наверное?

— Ну, я... — Она остановилась. — Я хотела сказать только, что мы должны. Простите... я просто... на минуту... почувствовала искушение.

— Как в Аскоте? — спросил я.

Она кивнула.

— Как в Аскоте.

— Только здесь и сейчас, — сказал я, — у нас есть место, и время, и возможность на что-нибудь решиться.

— Да.

— И что мы собираемся делать... Ничего. — Полувопрос, полуутверждение; полнейшая невозможность.

— Что мы мучаемся? — вдруг вспыхнула она. — Почему мы не можем просто завалиться в вашу кровать и провести приятный часок? Почему надо во все на свете впутывать эту чертову честь?

Мы прошли по дороге туда, где я оставил машину, и я поехал на юг, тщательно соблюдая ритуал остановки у светофора; на всем пути до Клэфема они таращили на меня круглые красные глаза.

— Было очень приятно, — сказала Джудит, когда мы подкатили к крыльцу ее дома.

— Мне тоже.

Мы вошли внутрь, точно расстались, и только когда я увидел, как улыбается ни о чем не подозревающий Гордон, я осознают, что не смог бы вернуться сюда, если бы все обернулось иначе.

В тот же день был обед, и Пен снова вынырнула из своих неотмеренных пилюль. Я рассказал про свой визит к Кальдеру. Пен, как можно было предвидеть, живо заинтересовалась и сказала, что она бы дорого дала, чтобы узнать, какой такой декокт был в холодильнике.

— Что такое декокт? — поинтересовалась Джудит.

— Отвар вещества в воде. Если вы распускаете вещество в спирте, это тинктура.

— Сколько надо прожить, чтоб во всем этом разобраться!

Пен рассмеялась.

— К вопросу о лекарствах: как насчет карминатива, анодина и вермифуга? Они так роскошно перекатываются на языке...

— А что они означают? — вмешался Гордон.

— Избавляет от газов, избавляет от боли, избавляет от глистов.