Высокий прыжок

В следующее мгновение гранёная металлическая шишка выпадывает из люка сверху. Стукается об пол, отскакивает со звоном; катится, подпрыгивая и виляя, и останавливается перед Григорьевым прямо на расстоянии вытянутой руки.

Ещё через мгновение старшина ложится на гранату животом.

Момент 0

Один, считает старшина.

В следующее мгновение боль ломиком расхреначивает ему ребра — почему-то с левой стороны. Ещё через мгновение Григорьев понимает, что его пинают подкованным флотским ботинком.

— Слезь с гранаты, придурок! — орут сверху.

Ещё через мгновение семьдесят килограмм старшины оказываются в воздухе и врезаются в стену. Каждый сантиметр занят краниками и трубами, поэтому Григорьеву больно. Старшина падает вниз и кричит.

Пол снова вздрагивает. Только уже гораздо сильнее. Старшина открывает глаза — над ним склонился каперанг Меркулов с гранатой в руке. Кольцо в гранате, думает Григорьев, ах я дурак.

Через открытый аварийный люк восьмого отсека льётся дневной свет. Становится холодно.

— Ктулху фхтагн,— слышит старшина сверху. И не верит своим ушам. Ему невероятно знаком этот сильный красивый баритон — глубокий, как дно океана. Только в этом голосе сейчас звучит нечто звериное, тёмное. Этот голос пугает, словно говорит сама глубина.

— Пх′нглуи мглв′нафх Ктулху Р′льех вгах′нагл фхтагн. Но однажды он проснётся…

Автоматная очередь. Крики.

— Ктулху зовёт,— изрекает капитан-лейтенант Забирка. Его не видно, но голос разносится по всем отсекам. У Забирки автомат и гранаты, но он забыл, что нужно выдернуть кольцо. Капитан-лейтенант стремительно превращается в первобытное существо.

Адмирал Васильев встаёт на ноги и говорит Меркулову:

— Теперь ты понял, для чего нам ядерные торпеды?

Каперанг кивает. Потом выдёргивает чеку, размахивается и кидает гранату через люк вверх, как камешек в небо.

— Ложись,— говорит командир К‑3.— Три.— Меркулов падает, закрывая голову руками.

Два, считает старшина. В ту же секунду пол вздрагивает и слышен потусторонний жуткий скрежет.

Один, думает старшина.

Пять секунд после

По лодке словно долбанули погрузочным краном. От взрыва гранаты лодку прибивает к краю полыньи — скрежет становится невыносимым. Матросы зажимают уши. Каперанг вскакивает, делая знак матросам — вперёд, наверх! Если этот псих ещё жив — его нужно добить. Поднимает пистолет. «Черт, что тут нужно было отщёлкнуть?! А, предохранитель…»

Вдруг динамик оживает:

— Товарищ командир, рубочный люк задраен!

Сперва Меркулов не понимает. Потом думает, что это хитрость. Забирка каким-то образом пробрался в центральный и захватил лодку.

— Кто говорит?

— Говорит капитан-инженер Волынцев. Повторяю: рубочный люк задраен.

— Очень хорошо, центральный,— каперанг приходит в себя.— Всем по местам! — командует Меркулов.— Срочное погружение!

Пробегает в центральный пост. Там лежат два тела в чёрной форме: сердце колет ледяной иглой, Паша, что же ты… А кто второй?

Посреди поста стоит «механик» Волынцев с рукой на перевязи. Лицо у него странное, на лбу — огромный синяк.

Вторым лежит Рокуэлл, лейтенант Военно-Морского флота США, с лицом, похожим на шкуру пятнистого леопарда. Глаза закрыты. На чёрной робе кровь не видна; только кажется, что ткань немного промокла.

— Вот ведь, американец,— рассказывает «механик».— Забрался наверх и люк закрыл. Я ему кричу: слазь, гад, куда?! Думал, убежать штатовец хочет. А он меня — ногой по морде. И лезет вверх.— Волынцев замолкает, потом говорит: — Люк закрывать полез, как оказалось. Герой, мать вашу.

Топот ног, шум циркуляционных насосов. Лодка погружается без рулей — только на балластных цистернах.

— Осмотреться в отсеках!

— И ведь закрыл,— заканчивает Волынцев тихо, словно не веря.

— Слышу,— говорит акустик. Лицо у него побелевшее, но сосредоточенное.— Цель движется. Даю пеленг…

— Боевая тревога,— приказывает Меркулов спокойно.— Приготовиться к торпедной атаке. Второй торпедный аппарат — к бою.

Ладно, посмотрим, кто кого, думает каперанг. «Многие мили» ростом? Что же, на то мы и советские моряки…

В колхозном посёлке, в большом и богатом,
Есть много хороших девча‑ат,
Ты только одна‑а, одна виновата,
Что я до сих пор не жена‑ат.

Ты только одна‑а‑а, одна виновата,
Что я до сих пор не жена‑ат.