Высоко над уровнем моря

Опираясь на плечо Вовки, поднимаюсь на негнущиеся ноги. Колени подгибаются, онемели. Все, что ниже их, не чувствую. Чтобы избежать падения, обхватываю Грача за шею.

– Ты чо! – встревоженный Грач встряхивает меня, – Ноги отморозил?! Ну – ка, попробуй пошевелить пальцами!

Пробую. После третьей попытки мне это удается. Грач догадывается об этом по моей счастливой улыбке. Которая, со стороны, наверное, похожа на греческую маску: губы треснули, кровоточат. Прикладываю к ним снег и закрываю от ветра поднятым воротником бушлата. Непромокаемый капюшон поверх шапки не дает сыпаться белой крупе за шиворот, поправляю и его. Теперь можно и вперед…

– На, глотни кишмишовки, – Грач протягивает мне флягу.

Виноградный спирт обжег губы.

– Ничего… – улыбается мой кореш, у видев, как скривилось мое лицо, – Дезинфекция – вещь полезная.

Из метели, как черт из бутылки, вылетает наш взводный старший лейтенант Орлов:

– Не спать! Начинаем движение!

После этого он исчезает за поворотом скалы. Ветер срывает окончания слов лейтенанта, обращенных уже к тем, кто идет за нашей спиной, и мы слышим только:

– Не спа… Начинаем дви… Не спа… Уроды!

Снова шнур на поясе, «эрдэшка» давит на плечи, автомат привычно висит под правой рукой стволом вниз, трофейный пулемет перечеркнул грудь и ноги опять скользят по обледенелой тропе.

Идешь, как наш ротный наркоша Щербаков – на автопилоте. Ни чувства страха перед обрывающимся в каком-то метре от ног карнизом, ни холода беснующейся бури, пробивающего сквозь солдатский бушлат. Все утонуло в бескрайней усталости.

Шагаешь, автоматически ставя ногу в отпечаток подошвы впереди идущего. Хватаешься рукой за камень при очередном повороте, время от времени сплевываешь тягучую кровавую слюну через небольшое отверстие в поднятом воротнике – десны продолжают кровоточить, и – продолжаешь путь.

Единственное, что не занято сейчас – голова. Мысли текут ровным потоком, сами собой. Я даже не делаю попыток их систематизировать, уложить в какие-то конкретные воспоминания. Это просто обрывки фраз, куски образов, фрагменты прошлого. Наверное, это и есть то, что называют потоком сознания.

…Широко распахнутые в мир темно-синие глаза. Не голубые, нет – именно темно-синие. Ясное небо, отраженное в воде бездонных озер.

Глаза, восторженно следящие за кафедрой. Первый курс, лекция по античной литературе, которую читает доцент Болдин. Все восхищаются его остроумием, яркими примерами и умением преподнести предмет так, как никто другой. Катерина – не исключение. На лекциях она восторгается доцентом, а я – ей, сидящей в аудитории за два ряда от меня – чистой, непосредственной, восхищенной.

Ее черноволосая головка поворачивается в мою сторону, и я не успеваю скрыть выражение обожания. Ее взгляд становится лукавым и она делает чуть заметный кивок в мою сторону. Я счастлив. Как мало нужно влюбленному человеку!

«Здравствуй, Кэт…» Так я начинал каждый из сотни телефонных звонков из одной и той же будки у станции метро «Тургеневская» на протяжении восьми месяцев. Почему из одной и той же будки? Первый звонок был из нее, после которого Катя назначила мне свидание.

Это был первый и последний удачный звонок. После чего мы общались только по телефону. Это был настоящий телефонный роман: она с непостижимым упорством избегала встреч, зато могла десятками минут говорить в трубку. Поэтому, надеясь на чудо, сжимая накопленные «двушки», я каждый раз стремился на другой конец Москвы.

«Здравствуй, Кэт…»

Катя, Катенька, Катюша, Катька… Этими именами ее звали дома, в детском саду, в школе, в университете. Родители, друзья – подруги, дяди – тети, бабушки – дедушки. Чужие и родные. А я хотел звать ее по-своему, как никто другой. Как будто необычное сочетание трех букв могло дать дополнительный шанс, выделить меня из общего ряда однокурсников.

Грубовато – фамильярно звучащее на русском языке английское имя стало для нее паролем для откровенных разговоров по телефону, но не более. Телефонный роман им и остался.

«Поздравляю вас с рыцарским шлемом, сударь, – смеялся тогда над собой, – Вы достигли „фин аморе“, „любви на расстоянии“ куртуазных кавалеров. Но вынужден вас огорчить: вы опоздали лет эдак на пятьсот…»

Нога подскальзывается на обледеневшем карнизе. Чтобы удержаться на тропинке, хватаюсь за обломанный ствол деревца, торчащего из-под снега. Ище минута – и я бы покатился в преисподнюю. Спина взмокает от мгновенно накатившего страха. Такие вещи лучще всего возвращают к действительности.

Прошлой весной, на глазах у всей роты на пустяковом спуске сорвался в пропасть боец из молодого пополнения. Это был его первый выход в горы. Широко раскрытые глаза, полные изумления, неприятия того, что происходит именно с ним. Крик «Не хочу!!!», застывший в них, и вопль «Мама!!!» прокатившийся по ущелью…

А у меня какой выход в горы? Уже давно не веду счет таким вещам. Хотелось бы, чтобы этот стал крайним в жизни. Не «последним», здесь так не говорят – крайним. Но пока об этом не думать. Не думать!