Высоко над уровнем моря

Когда капитан Булгаков определил новичка во взвод, отправляющийся на «точку» в Красном ущелье, глаза Мухина при виде Вадима стали похожи на два пятака. Впрочем, у Варегова они были не меньше.

…-Вот вам доброволец, — подтолкнул ротный Вадима к чернявому лейтенанту, распоряжавшемуся среди бойцов раздачей дополнительных боекомплектов.

Лейтенант невозмутимо посмотрел на Варегова, словно всю жизнь в Афганистане занимался оприходыванием добровольцев, и кивнул: «Лады».

Худощавый солдат, стоявший поодаль с раскрытой «эрдэшкой», из которой выглядывали пачки патронов, оказался менее выдержанным:

— Доброволец? Ну-ка покажите мне этого диковинного зверя…

Он отпихнул солдата, мешавшего разглядеть как следует редкий по афганским меркам экземпляр, и застыл с раскрытым ртом.

— Ба… — только и сумел вымолвить Худощавый.

Клоунаду Мухи, как звали шустрого остряка во взводе все, не исключая лейтенанта, прервал взводный:

— Кончай паясничать, ефрейтор! Лучше помоги молодому получить необходимое!

Муха схватил Варегова за руку и потащил к каптерке. По дороге он прошептал:

— Ох, и «повезло» тебе, салага… Ты у меня службы отведаешь…»

Вадим в этом нисколько не сомневался. Приготовившись к отпору, он молча вырвал рукав из цепкой пятерни Мухина. В ответ тот только недобро усмехнулся.

…-Сними автомат, зубы себе выбьешь! — кричал сейчас Вадиму Мухин.

Варегова удивила такая заботливость «Черпака», но он решил последовать его совету. Под испытывающим взглядом Мухи, Вадим с внутренним трепетом отпустил ствол орудия, снял автомат и упер АК прикладом в торчащее под правой ногой звено трака.

— Молодой! — не унимался Муха, — Видишь расщелину? Из нее нас на прошлой неделе из ДШК «духи» обстреляли. А это видишь?

Вадим посмотрел по направлению мухинской руки. Успел заметить какие-то блестящие осколки.

— Это наши вертолетчики потом по ущелью нурсами лупили! — прокричал Муха, стараясь перебороть рев мотора и шум ветра, — «Духи» тогда уже смылись, зато «крылышки» по нашей заставе чуть не попали! Вот уроды, а?!

Вадим смотрел туда скорее, чтобы не обидеть невниманием Мухина (который на поверку оказывался не такой сволочью, как показалось сначала), чем из любопытства.

Уже гораздо позже слова и понятия, которые «потерянное поколение» вынесет из своего пребывания на афганской войне, намертво свяжутся в его сознании в безобидными и неуловимыми, на первый взгляд, предметами, запахами и звуками. Свяжутся с потом войны и ее кровью. Они вопьются в основу жизни этого поколения, станут неотъемлемой частью. И тогда на всю оставшуюся жизнь этих людей — длинную ли, короткую ли — обыкновенное слово из трех букв — «дух», станет сероватой чалмой и черной бородой лопатой, зеленой солдатской курткой, надетой на длинную рубаху до колен, китайский АК в руках и жесткий прищур голубых глаз…

Сейчас «духом» для Вадима был всего лишь солдат первого полугодия службы. Каким недавно он был сам. Афганистан в его жизни оказался связан не с запахом крови, пороха и раскаленного металла, изматывающим желанием пить и страхом накануне неизбежной атаки, угнездившимся где-то внизу живота. Вместо всего этого — духота кабульского аэропорта, слегка проветриваемого сквозной струйкой ветерка с гор. Сухая щетина травы и прилипчивость шариков верблюжьей колючки. Волнующие запахи старого ханского сада…

«Вот он — настоящий Афган».

Сидя на броне боевой машины пехоты, шедшей в неизвестность по узкому горному ущелью, Вадим уже не чувствовал промозглого, неприятного ощущения, выросшего в душе и захватившего его на подмосковном аэропорте перед вылетом в эту страну. Он до сих пор не мог понять, что это было: всего лишь сырость холодного утра или страх. Появившийся, когда Варегов увидел медленно и неумолимо, как подъемный мост в преисподнюю, опускающуюся рампу грузового отсека Ил-76-го.

Афганистан.

Белесое небо над головой, изломы гор, зеленый жук — БМП, солдаты на броне, ощетинившиеся пулеметными и автоматными стволами. Это Афган, про который в течении первых пяти лет войны говорили шепотом, а сначала горбачевской перестройки — громко и с пафосом, по телевидению в и газетах. Из которого уже собирались выводить часть войск, разглагольствуя про непонятный «процесс национального примирения». Страна, в которую боялись и мечтали попасть — вдруг на их век не хватит военной славы, не подвернется больше случай проверить себя в настоящем деле…

Вадим не боялся и не мечтал. Он просто не верил, что эта далекая международная бодяга коснется его непосредственно. Даже сейчас Варегов не мог до конца осознать, что он здесь. Реальность окружающего мира разбивалась о ту жизнь, которую он оставил в Союзе. Эта жизнь еще была в нем.