Высоко над уровнем моря

«Как и все ленинградцы, я шовинистка своего города. Когда ты приедешь ко мне в гости — а я верю в это! — ты поймешь меня. Поймешь великолепную строгость Дворцовой площади и — скромную прелесть «Катькиного садика» — Екатерининского сада с его скульптурами. Вдохнешь воздух Васильевского острова, где я живу. Ты должен в первый раз увидеть Васильевский остров непременно зимой, вечером, когда медленно из синих сумерек на землю ложится снег. Синий снег над Васильевским островом…»

— Ты чего, Варяг, медитируешь? — шутливо толкнул Варегова Мухин, — Пора топать. А то засидимся, расслабимся… Расслабляться нам нельзя. Знаешь анекдот про Вовочку и собачек?

— Приходилось слышать, — улыбнулся Вадим.

Он уже не чувствовал между собой и Мухой пропасти, что разделяла их раньше. Пропасти разных сороков службы и множества предрассудков, полезных, нелепых, а то и попросту вредных, которые разъединяют в армии людей, обязательно сошедшихся на «гражданке».

С Мухиным Вадим, наоборот, вряд ли стал дружен в мирной жизни: не нашлось бы ничего, что объединяло их. А здесь их соединили горы — субстанция более могущественная и древняя, чем простой случай. И теперь в глазах Вадима Муха был не только солдатом, прослужившим в Афганистане пять месяцев, переболевшим дизентерией и малярией, прошедшим через десятки боевых операций и награжденным медалью «За отвагу». А также «черпаком», обожающим гонять молодых бойцов.

За этой оболочкой проступило другое «я» Мухина. «Я» рабочего парня, в меру хитрого, в меру наивного, далеко не ангела, но не способного на большую подлость, живущего по приобретенным с детства дворовым правилам чести. Все это помогало ему приспособиться в этой жизни лучше, чем Вадиму.

Варегов смотрел на Муху и думал, что те университеты, которые он проходит здесь, дороже всех филфаков на свете.

…-А уж коли слышал про Вовочку, то нечего геморрой отращивать — пошли! — резко поднялся с земли Мухин, — Давай, не тормози: нам еще много чего надо будет сделать.

Кусты расступились. Вадим и Муха, прыгая, как архары, по гранитным обломкам, выскочили на гранитные камни ущелья.

— Ну, вот и все, — выдохнул ефрейтор, — Часть дела сделана. Видишь вон тот валун? Там наши колодец сложили. Дуй к нему, а я пока отдохну — мне по сроку службы положено.

Варегов опусти термос в квадратный бочажок, аккуратно выложенный камнями, через который, журча, мчался прозрачный поток горной речушки. Струи пузырились около солдатских сапог и Вадим сквозь их разогретую кожу чувствовал холод воды.

— Это хорошо, что здесь проточная вода, — донеслось до него, — Мухин сидел в «зеленке» и только сигаретный дым выдавал его присутствие, — Если бы просто колодец был, «духи» его в два счета отравили.

— А они здесь часто бывают? — Вадим покосился на прислоненный к валуну свой автомат.

— Да не-е… Это место надежное. Вот на «тройке» — это да. По той 2 точке» чуть ли не каждую ночь из чего-нибудь лупят: то из ДШК врежут, то «эрэсами» накроют. Набрал воду? Тащи сюда.

Варегов опустился на гладкий теплый от солнца валун рядом с Мухиным.

— Сиди в «зеленке» тихо, — говорил тот, — и внимательно смотри по сторонам. Возьми красную ракету. Пустишь ее, как только «духов» увидишь. Это сигнал для меня и для наших, чтобы на помощь пришли. Придут, не боись. Все понял? А я вон за ту скалу схожу, куропаток посмотрю.

«…Вадим, что с тобой случилось? В твоих письмах непонятное ожесточение. Эти нападки на Сашу, про которого я тебе рассказала… Неужели ты ревнуешь? Глупо! Во-первых, нет повода, а во-вторых, мы с тобой не связаны никакими обязательствами. Мы даже ни разу не виделись. Предъявлять претензии только после заочного знакомства — мальчишество.

Повторяю, поводов для ревности нет — просто он мой однокурсник. Поэтому прекрати свое брюзжание. Да и что плохого в том, что он не будет служить в армии? Если ему повезло, и родители сделали ему отсрочку до конца учебы в институте? Не хватало еще, чтобы он попал в Афганистан. Та-то хоть на Дальнем Востоке служишь…

Вадим, ты так пишешь о Сергее, словно он твой личный враг. Приводишь примеры «мужания» в армии. Какая «школа жизни». Вадик? Кому стало легче, что ты сейчас мерзнешь в своей Амурской области среди сопок? Для романтики это хорошо на месяц-два. А что дальше?

Не обижайся, Вадик, но я скажу правду. Раньше твои письма интересно было читать, а теперь… Вы тупеете в этой армии. Твои письма забиты ходячими солдатскими мудростями. Ты не замечал, что твои описания природы уже два месяца кочуют из одного письма в другое?»

Варегов зябко повел плечами, хотя скалы, казалось, плавились от зноя, и прохлада со стороны речки лишь только напоминала о себе.

Он сидел на валуне в кустах и вспоминал ее последнее письмо. Странно, он даже не подозревал, что запомнил его чуть ли не дословно. Может, она была права?

«Нам не стоит больше писать друг другу!..» — Вадим сидел тогда в Ленинской комнате роты.