Высоко над уровнем моря

Злость и обида хлестали на бумагу: только что он подрался со Степиным. Ссадила скула, крутило душу после разговора с замполитомб «С кем дрался? — Неважно, товарищ старший лейтенант, со своим призывом. «Дедовщины» здесь нет, товарищ старший лейтенант…»

Он застал Степина читающим вслух ее письмо «старикам». Хороший удар слева у этого художника. Кто же знал, что он левша?

Варегов после своего ответа сжег все ее письма, оставил только фото. На которое, впрочем, после этого старался не смотреть. Просто хранил в портмоне. Фотография сгорела в пламени спички за час до вылета в Афганистан. Когда им сказали, куда направляется сводная рота молодого пополнения. Варегов не представлял, что ЕЕ лицо может оказаться в чужих руках, в руках очередного «коллекционера», если с ним что-то случится. Не хотел представлять.

За скалой ударил выстрел. Потом еще один. Отбойным молотком простучала короткая очередь.

«Чего это Муха по куропаткам очередями стреляет, — насмешливо мелькнуло в голове Вадима, — Охотничек хренов…»

После выстрелов снова наступила тишина, замешанная на ненавязчивом журчании воды и шелесте ветра в гибких ветвях кустарника.

«Может, я был не прав? Стоило тогда найти совершенно другие слова. А этот Саша? Нет, похоже, меня все-таки разменяли…»

Странное и острое ощущение необычности происходящего заставило его поднять голову. Как будто на сцене театра, где-то сбоку, у самых кулис, появились новые действующие лица. Ты не видишь их, увлеченный игрой актеров в центре сцены, но каким-то внутренним чутьем угадываешь изменение ставшей уже привычной картины.

Из-за валуна, за которым двадцать минут назад скрылся Мухин, вышли двое.

Серые фигуры в ярком солнечном свете.

Мир вдруг стал узок: исчезли шорох листвы, журчание речки, ущелье вокруг. Ничего не осталось — только эти.

Тот, что справа, высокий, несет в руке что-то черное, круглое. В другой — автомат.

Ни шороха шагов, ни разговора. Они просто шли к Вадиму.

Спокойной уверенной походкой приближались к кустам, где сидел он. Они не знали о его существовании, иначе стволы их АКМов не смотрели так расслабленно вниз.

Вадим сполз с камня на землю, встал на колени — «зеленка» надежно скрывала его. Острые камешки кололи ноги, но они не существовали для него, он их просто не чувствовал.

«Что делать?! Что-то говорил Мухин. Он… Но почему они идут с той стороны, куда ушел Муха?»

Тот, что повыше, повернул голову к спутнику. Черная борода, белые зубы. Что-то сказал.

Словно невидимый киномеханик подвернул установку резкости на объективе. Все краски мира залили ставшими вдруг резкими детали и рванулись в расширенные зрачки.

«Муха!»

Измазанная кровью голова в руке высокого. Ствол второго автомата за плечом толстяка.

«Муха!»

Колышущаяся листва перед глазами и тугой спуск предохранителя. Его щелчок кажется громким: не услышали бы. Ствол прошелся из стороны в торону и остановился на длинном.

«Услышав два выстрела, плавно отпустить нажатый курок» — это из наставлений, усвоенных еще в карантине.

Короткая очередь. Длинный сгибается пополам, неуклюже опускается на колени и утыкается в камни.

Вадим не видит это во всех подробностях. Он чувствует: длинный упал.

Коротышка бросается под прикрытие скал, скидывая на ходу автомат. Успеть раньше…

Курок — до упора, АК -74 бьется у плеча. Вадим водит стволом, видит, как за спиной у коротышки на белом боку валуна взлетают дымки от рикошетящих пуль. Толстяк раскидывает широко руки и медленно, словно картонная мишень на стрельбище, опрокидывается назад.

Длинный лежит низком, на нем зеленая солдатская куртка и широкие серые штаны. Куртка быстро набухает кровью: между лопаток — строчка из трех огромных выходных отверстий. Левая рука «духа» прижата к груди. То, что раньше было Мухиным — под этим телом.

Вадим знает, что должен сделать. Медлит, не определив для себя, чего боится больше: увидеть голову убитого Мухина или лицо первого убитого своими руками врага.

Так и не сделав выбор, он, ставшими вдруг ватными ногами перешагнул через труп моджахеда, сделал несколько шагов к ручью. Вода обожгла холодом лицо, горло…

Как будто ломом ударили в спину. Вадим, стремясь удержаться на ногах, сделал шаг вперед.

Ноги подломились в коленях. Поток, такой желанный еще мгновение назад, стремительно бросился в лицо, пальцы скользнули по мокрым камням. Вода перед глазами стала как-то странно чернеть: тонкими извивающимися струйками.

Горное эхо запоздало принесло гулкий удар выстрела. Но рядовой Вадим Варегов его уже не слышал.

Застиранная панама с облупившейся красной звездочкой, игриво подхваченная потоком, понеслась по воде. Через минуту она скрылась за валунами.

Андрей Протасов. Москва, декабрь 1991 года

За окном по-прежнему падал снег. Тикал будильник на шкафу. Сигаретный дым мягкими волнами уходил в раскрытую форточку. На кухне гремел тарелками мой друг: задумал на ночь глядя уборку. Но меня уже не было в этой комнате.

Это как проклятие, рикошет. Он будет швырять нас в прошлое всегда, и мы еще будем долго выбираться из этого замкнутого круга.