Высоко в небе лебеди

— Что… учтут? — От волнения в горле у Сережки защипало; он, несколько минут назад решивший, что Чап уже не выкарабкается теперь, но что ему, на всякий случай, конечно, надо для авторитета немного поиграть перед Чапом и принять его условия, ему даже подумалось: «Надо искать другую компанию», но теперь его уверенность покачнулась; головная боль нарастающе вступила в виски; заломило переносицу. — Что?.. — ослабевшим голосом повторил он.

— Твое состояние и то, что первый раз напился — тоже. — Чап вытянул ноги; ботинки на толстенной подошве оставили на зеленом линолеуме две жирных полосы. — Как выпивал, помнишь?

— Ну!..

— Как закурить просил?

— Дальше! Что дальше? Не тяни, Чап? — умоляюще выкрикнул Сережка.

Чап, словно не слышал его, лениво потер подбородок, щелчком сбросил какую-то соринку с колена.

— Понимаешь, Гвоздик, теперь многое будет зависеть от тебя.

— Что зависеть? — Свободной рукой Сережка нащупал сзади дужку кровати; запотевшую ладонь успокаивающе остудило холодное железо. — Что?.. — Он уже не мог справиться с собой, и даже сами мысли о том, что он — в стороне, что он — всего лишь свидетель, не приносили облегчения. — Я же — ничего… Чего зависит?.. От меня чего?.. — сбивчиво проговорил он.

— Твоя судьба, Гвоздик. Да будь ты мужчиной, чудак. Ты же неглупый человек. Должен понимать: все уже случилось. Теперь надо не локти кусать, а искать выход.

— Да что случилось-то?.. Что? — почти с отчаяньем выкрикнул Сережка.

— Значит, и правда не помнишь. — Чап посмотрел в его страхом расширенные глаза и наигранно будничным голосом, опасаясь, как бы еще больше не напугать Сережку, заговорил — Помнишь, он тебе врезал? Ты вскочил и — снова на него. Я тебя успел перехватить. Комиссар ему культурно сунул. Данила добавил. Он согнулся. Ты увидел — головой меня в зубы. Выхватил у меня из кармана бутылку, и никто сообразить не успел, как ты его по голове…

— И что?.. — остолбенел Сережка.

— Он без шапки был. Комиссар шапку-то сбил!

— И что?.. — так, словно подошел к кромке крутого обрыва и заглянул вниз, повторил Сережка.

— Откуда я знаю? Мы тебя в охапку и ходу!.. Может, он очухался да домой пошел, а может, и… — Чап наполовину играл, но сама возможность такого нежелательного поворота событий вдруг выбила его из колеи; нервничая, он потянулся было к карману, где лежали сигареты; досадливо хлопнул себя по колену и с нескрываемой злостью посмотрел на Сережку.

— Врешь! Ты все врешь, Чап! — истошно завопил тот. — Я валялся, я встать не мог!..

Чап открыл рот и демонстративно покачал пальцем передний зуб:

— Это ты меня. Вывалится…

Одеяло соскочило с Сережкиных плеч, обнажая похожее на спичку тело, на котором, казалось, чудом держались длинные черные трусы.

— Нет! Нет! Нет! — Сережку затрясло как в ознобе. — Чап! Чап… — неожиданно осенило его, — это же ты… бутылкой! Ты!.. — Он нервно рассмеялся, потирая дрыгающиеся руки. — Зачем тебе приходить, если ты в стороне? Зачем?

— Данила, Комиссар, Бычок — все видели… — Чап несколько секунд помолчал, прикидывая, как бы поудобнее и покороче объяснить свое появление. — Ты, Гвоздик, нас в это дело не впутывай. Мы с Данилой и Комиссаром решили так: ты с Бычком шел под мухой. Кстати, ему папаша два дня назад пятерку дал с премии. Вы выпили и перебрали. Мы вас встретили, отобрали водку и повели домой. А по дороге вы к этому привязались…

— Нет! Нет… Не так! — лихорадочно зашептал Сережка. — Не буду… Не хочу!..

— Подумай, Гвоздик, так со всех сторон удобнее, — требовательно сказал Чап. — Мы подтвердим, что на тебя какое-то затмение нашло. Тебе еще шестнадцати нет… Обойдется. К тому же ты рос без отца. Тут все — в твою пользу. Конечно, если сам дураком не будешь. — Он испытующе посмотрел на Сережку. — Ты подумай, Гвоздик!.. Если ты даже приплетешь нас к этому делу, тебе от этого лучше не станет. А нам что?.. Нам какой-нибудь общественный втык сделают. Мне на работу сообщат… Правда, мне эти неприятности ни к чему, да и тебе они не помогут… Подумай, Гвоздик!

— А может, обойдется, Чап?.. Я же не мог сильно… — Голос Сережки то угасал до шепота, то поднимался до какого-то щенячьего визга. — Я же слабак… Меня ведь Хиляком зовут… Я, понимаешь, даже ось от штанги… двадцать кило… выжать не могу!.. Понимаешь, Чап!..

— Я сам слышал, как что-то хрустнуло. Бутылка же не пустая была, — шепотом, словно их могли подслушать, сказал Чап и торопливо поднялся. — Мне на работу пора!..

Обреченность Сережки, такого беспомощного и безобидного, Сережки, который с наивной надеждой смотрел на него и ждал спасительного круга, угнетала. Как часто бывает в таких случаях, ему захотелось поскорее уйти, убежать из этой тесной сумрачной квартиры и как бы отделиться от случившегося.

— Мне пора. А то опоздаю, а потом еще ты подведешь. Одно к одному — целую историю раздуют, — неловко оправдал Чап свою поспешность.