Высокочувствительный ребенок. Как помочь нашим детям расцвести в этом тяжелом мире

Когда я была маленькой, мои родители купили мне коротконогую гончую, которую я сразу же назвала Звездочкой. Как вы, вероятно, знаете, это небольшие, достаточно выносливые собаки с таким носом, который гонит их исследовать все, и в это время они не обращают внимания на вас или что-то еще, кроме запаха. Я полагаю, что вся их чувствительность заключена в их носах и нигде больше. Когда Звездочке было около года, моя мама и я отправились на курсы по дрессировке, и вскоре она, а затем я, попытались показать Звездочку на собачьих выставках. На выставках она вела себя, как ангел, пока была на поводке, но стоило убрать поводок – и она была уже не здесь и пробегала порой несколько улиц, преследуя аромат своего Святого Грааля. Позднее мы купили пуделей, чтобы тренировать их и участвовать в выставках, – и они были созданы для конкурсов послушания, но оказались легковозбудимыми, ужасно нервными и постоянно требовали внимания.

После того как я вышла замуж и уехала из родительского дома, я хотела другую собаку и другую породу. Я не знала почему (я тогда не знала ни о своей высокой чувствительности, ни о том, что собаки могут различаться по этому признаку), но мне всегда нравились бордер-колли – эти черно-белые собаки, которые пасут овец. Я была уверена, что они будут прекрасно выступать на конкурсах послушания. Поэтому я купила такую собаку и вскоре обрела преданного, умного компаньона.

Эта собака, Сэм, казалось, читала мои мысли. Приучение к туалету было легким – я просто вывела ее на улицу, когда она «совершила свою первую ошибку», и она никогда больше не ошибалась. Она порвала только одну вещь, когда у нее резались зубы: я как-то вечером пришла домой позже обычного и обнаружила разбросанные по полу кусочки старой книги по психофизиологии, удачно названной «Эмоции животных». Она научилась читать?

Когда Сэм было 9 месяцев, я надела на нее ошейник и повела ее на первый урок послушания, где учились сидеть. Я легонько шлепнула ее по спине (мне сказали, что давление вызовет у собаки протест и желание выпрямиться), дернула за ошейник, чтобы приподнять ей голову и завладеть ее вниманием и сказала: «Сидеть». Она осела на землю и задрожала. Так как это была неверная реакция, я подняла ее на ноги и повторила стандартную процедуру обучения собаки сидеть: шлепок, ошейник, приказ. Она еще сильнее припала к земле и задрожала, ее глаза смотрели умоляюще: «За что? Что я сделала?»

Этого мне хватило, чтобы остановиться и подумать. Но на следующий день я попыталась использовать тот же метод. Я знала, что, как только она сделает все правильно, я похвалю ее и она начнет лучше понимать. Но сначала ей нужно сесть.

К тому времени как я поняла, что этого можно добиться нежностью и добрыми словами, я почти извела ее. На самом деле она так и не перестала дрожать и сжиматься при виде того ошейника. Она научилась сидеть, стоять, ходить рядом и многому другому, как только я поняла, что все, что ей нужно, – это понять, чего я от нее хочу: жди здесь, иди на место, подожди меня здесь, апорт, отгони коров, собери щенков, охраняй ребенка во дворе. Часто она раньше меня понимала, что нужно делать, например помочь нам с мужем найти друг друга, когда мы потерялись в лесу ночью, или прогнать вора. (В родительской семье у нас была шутка, что наша гончая Звездочка убежит с любым воришкой, если у него в кармане будет хот-дог.)

Знать, что нужно делать, и заботиться о нас было естественно для Сэм, потому что она была очень чувствительна. Что касается выставок, мы никогда на них не ходили: что-то в ней мешало мне делать из ее преданности публичное зрелище.

Я сомневаюсь, что есть методы, которые научили бы Звездочку слушаться меня, когда она без поводка, но привычные способы хорошо срабатывали, когда мне нужно было научить ее выполнять команды. Сэм требовала более специфических навыков и вдумчивости с моей стороны. Животное или ребенок, которые словно читают ваши мысли, будут совершенно раздавлены грубым словом от вас, любимого авторитета. Я «официально» не знала об этом свойстве, когда родился мой сын. Я не знала об этом до тех пор, пока он не вырос и не ушел. Но Сэм меня интуитивно подготовила.

Незнание делает родительство каким угодно, но только не легким

Я считала себя хорошим учителем, когда я начала заниматься с Сэм, и в доказательство у меня был целый ящик грамот и ленточек. Но Сэм посрамила меня. Кроме того, я чувствовала себя виноватой за то, что доставила ей так много переживаний, что неэффективность привычных методов сбила меня с толку, что я не замечала ничего, кроме своей неудачи, злилась на нее, называя ее рохлей. Я была растеряна и одинока (если стандартные способы не помогают, то к кому я могла обратиться за помощью?). Я мучилась вопросом, почему она так странно себя ведет и почему чем больше я прилагаю усилий, тем хуже становится. В этом смысле дрессировать Сэм было трудно.