— Точно, — согласился наемник и на удивление здраво разъяснил, что нанимали его для того, чтобы пугнуть мужиковатую девку и попортить ей шкуру интереса ради. А девка, как нашептали местные, оказалась ученицей фехтмейстера, причем того, что лет десять назад считался лучшим из лучших, пока не двинулся умом окончательно. И сама горазда мечом вертеть. Со стороны работодателя жилить такие подробности было аморально и безнравственно.
— Дважды, — наемник показал красную точку на плече, где кровь от укола просочилась сквозь рукав. — Эта … меня дважды достала! — теперь он сунул пальцы в разрез на боку. — Чудом не порешила. Другой риск, другая цена.
Звучало вполне здраво, Мурье и сам удивился, глядя, как ловко разделывальщица трупов машет клинком. Опыта ей не хватало, в бою допустила несколько серьезных промашек, но в целом… Его сомнения развеяла Флесса, закутанная в плащ от макушки до пят.
— Доплати, — коротко повелела она. Голос звучал тихо и бесполо из-за высокого воротника и шарфа, закрывающего нижнюю часть лица. Глаза и прическа скрывались под капюшоном.
Ловаг повиновался, не тратя времени на всякие «вы уверены» и прочий сотряс воздуха. Убийца получил куда меньше чем хотелось бы, но существенно больше того, что надеялся вытребовать и поспешил ретироваться.
— Домой, — сказала госпожа.
Мурье жестом дал знак нескольким бойцам, что заранее рассредоточились по темным углам. Однако, несмотря на собственное указание, Флесса еще немного задержалась. Вице-герцогиня сначала долго и задумчиво смотрела вдоль улицы, туда, где скрылась лекарка Люнна. А затем обратила взор на дом фехтмейстера. Хозяин, как по заказу, вышел на темную улицу, отворив прочную дверь. Глянул на пятачок, где шла схватка, будто мог в сумерках разглядеть цепочки следов и восстановить картину боя. Учитель фехтования пригладил длинные седые волосы, перевязал их заново в хвост драной лентой.
Неожиданно костистое, злое лицо фехтмейстера дернулось, странно поплыло, как будто спешило расколоться по невидимым швам. Ловаг сначала вздрогнул, а затем понял, что так выглядит попытка улыбнуться в исполнении человека, чья физиономия, должно быть, годами застыла в недовольной брюзгливости. Мастер клинка одобрительно кивнул, будто соглашаясь с кем-то, и скрылся в доме.
— Домой, — повторила Флесса, крепко и глубоко задумавшись.
Глава 15
Жил-был бретер…
Елена смотрела на воду, а отражение смотрело на Елену, мрачно и недовольно. Деревянная бадейка для умывания грела руки сквозь тонкие доски. Совать внутрь лицо не тянуло совершенно, глаза жмурились сами собой. Очень хотелось отложить занятие на потом. Лучше всего, на завтра. Или послезавтра. Начать новую жизнь с нового трудового дня. Или даже…
Женщина ругнулась, резко выдохнула и нырнула в теплую воду. С первого раза не получилось, веки опускались, как заслонки на автономном управлении, игнорируя приказы мозга. На третий раз Елена сбилась с дыхания, вдохнула воду и едва не опрокинула сосуд. Откашлявшись, отфыркавшись, повторила, наконец, с относительным успехом. Было, в общем, не больно, однако неприятно, все равно, что грызть зубочистку. Елена решила, что для первого раза достаточно, достигнув компромисса между осознанной необходимостью и чувством естественной лени. На сегодня хватит, а завтра надо сделать больше.
Хороший будет день. Определенно хороший.
Старики этой осенью много брюзжали, говорили, что все не к добру. Когда по календарю время заморозков, а по улице можно ходить без плаща, и «летняя» рыба все еще не покинула море, уйдя в глубину океана — дурное знамение. Впрочем, старики всегда брюзжат, а знаки судьбы можно искать во всем! Так что честные жители Города старались не думать о скверном и радоваться хорошему. Потому что кому знамение, а кому милость Пантократора. Если бы еще цены на хлеб опустились…
Елена прожила в Мильвессе уже год. Опытной,
И все же…
Что-то неправильное чувствовалось в карнавальном калейдоскопе. Что-то нездоровое, вымученное. Словно полмиллиона горожан в крупнейшем городе известного мира не столько радовались жизни, сколь пытались забыться в угаре «секса-драйва-рок-н-ролла». И Елена никак не могла понять, что ей так царапает душу.