Высота

Письмо Раймона заканчивалось словами, которые вот уже второй день сверлили мозг Гюдена: «Мой дорогой брат!.. Повторяю: я не коммунист, но я патриот Франции. Расстрел почти сотни наших соотечественников в карьерах Шатобриана, в Бордо и в Нанте всколыхнул всю Францию. 27 заложников-коммунистов, расстрелянных в Шатобриане, перед смертью подписались под словами: «Да здравствуют Французская коммунистическая партия и ее вождь Морис Торез! Мы умираем, да здравствует СССР! Товарищи, остающиеся после нас, будьте смелыми, верьте в будущее». Думай, думай, дорогой Шарль, ты человек мужественный и молодой. Все еще поправимо».

Гюден вложил письмо в конверт и спрятал его в нагрудном кармане кителя. Сквозь двойные окна горенки была слышна глухая канонада, доносившаяся со стороны деревни Акулово. Уже второй день там шли жаркие бои.

«Легко тебе, дорогой Раймон, советовать. В мою бы шкуру ты влез, тогда бы по-другому запел», — подумал Гюден и не заметил, как в горенку вошел майор Рикар. Сняв шинель и шапку, он бросил их на лавку у стены и, видя, что стоявшая на столе бутылка коньяка была пуста, с укоризной посмотрел на Гюдена:

— Ты скоро сопьешься, Шарль.

— Хмельному веселее умирать от русской нули. — Упрек Рикара Гюден перевел в шутку.

— Я тоже об этом не раз думал. А поэтому… — Не договорив, Рикар вышел из горницы и через минуту вернулся с непочатой бутылкой коньяка, головкой сыра и куском сырокопченой колбасы. — Вставай!.. Продолжим пир во время чумы.

— Как твой вагон с продовольствием?

— За этими вагонами находилась цистерна с бензином. Горела так, что за километр в округе можно было в иголку нитку вдевать.

— Поздравляю, — съехидничал Гюден.

— То ли еще будет, — вздохнул Рикар, сел за стол и откупорил бутылку. — Займись сыром и колбасой.

— Если бы всю жизнь слушать эту милую сердцу команду, — сострил Гюден, нарезая тонкими ломтиками сыр.

Когда выпили по первой рюмке, Рикар, помолчав, поднял на Гюдена тревожный взгляд:

— Я сегодня хочу напиться. У меня недоброе предчувствие, Шарль.

— Не таи, скажи, что тебя томит, Жорж?

— Мне кажется, что судьбу свою мы поставили не на ту карту. Нас ждет гибельный проигрыш. И он следует за нами по пятам. — Сказав это, Рикар, прежде чем налить в рюмки коньяк, долго и пристально смотрел в глаза Гюдену. — Как бы я хотел, чтобы ты меня правильно понял и не осудил. Давай выпьем.

— Не торопись. — Гюден взметнул перед собой руку. — Прежде чем выпить, прошу тебя, прочти вот это письмо. Я получил его вчера от брата из Парижа. Его нужно читать на трезвую голову. — Гюден достал из нагрудного кармана письмо и, развернув его, протянул Рикару.

Майор читал письмо внимательно и долго. Гюден затаив дыхание сидел напротив и следил за выражением лица друга, боясь уловить в нем хотя бы тень несогласия или возмущения. Однако этих выражений на нем не возникало. Лицо было каменно-невозмутимым. А когда Рикар прочел письмо и, аккуратно вложив его в конверт, возвратил Гюдену, наступила долгая гнетущая пауза, в течение которой обоим стало как-то не по себе.

— Ну что скажешь, Жорж? — еле слышно спросил Гюден.

Рикар отставил в сторону рюмки, решительно встал и, взяв с полки два граненых стакана, поставил их на стол:

— Наливай до краев!..

Гюден молча разлил коньяк в стаканы и с волнением ждал, что же скажет Рикар, в каждом жесте которого, во взгляде чувствовались сила и уверенность в себе.

— Я тебе завидую, Шарль. У тебя хороший брат. У него можно учиться совести и добру. Выпьем за здоровье твоего брата!.. К сожалению, у меня такого брата нет.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Григория разбудил Иванников. Время шло к рассвету. Долго тряс он за плечо своего командира, который последние двое суток почти не сомкнул глаз. Дважды разведчики Казаринова переходили ночью передовую, а «языка» захватить так и не удавалось: боевое охранение немцев, а также посты в близлежащих к линии фронта деревнях смертельно боялись огневого прорыва русских (разведки боем). Не менее страшным было уснуть и замерзнуть. Каждая ночь уносила десятки и сотни солдат 4-й полевой армии фельдмаршала фон Клюге.

В декабре с наступлением крещенских морозов немецкие солдаты и офицеры сожалели, что в сентябре и октябре в азарте сжигали деревни и села Подмосковья. Не рассчитывали, что декабрь придется встречать не в теплых толстостенных домах русской столицы и пить крепкую русскую водку, а сидеть в холодных, заметенных снегами окопах, спасать ноги и руки от обморожения и в душе клясть тот день, когда фюрер заворожил их своими истерическими призывами завоевать жизненные пространства России. О, как необъятны и как бескрайни эти пространства!.. Крепкие морозы сопровождались вьюгами и метелями, засыпающими дороги и покрывающими своим белым саваном замерзших солдат.

— Товарищ лейтенант, ну проснитесь же, вам письмо, — тормошил Казаринова Иванников. — Только что передал батальонный писарь. Наглец, даже пол-осьмушки махорки содрал с меня за него.