Высота смертников

– Коля, мы ж договорились, что про жратву не разговариваем.

– Ладно, ладно, больше не буду…

Шура всё ещё не могла прийти в себя. Всё произошедшее казалось ей чудовищным кошмаром, нелепым сном, вроде того, который она уже переживала несколько раз в своей жизни. В первый раз, когда заболела свинкой. Потом, когда они с Иванком едва не провалились под лёд. Но был и ещё один сон. Летом прошлого года, в конце августа, через две недели после того, как отец ушёл на фронт. Ей тогда отец и приснился. Страшный, обросший до глаз щетиной, в такой же оборванной шинели, как те красноармейцы, которых немцы держат за колючей проволокой на скотобойне. Она его видела всего одно мгновение. «Что, доня, узнала меня? – сказал он, с трудом разлепляя сухие потрескавшиеся губы. – Ничего, ничего… Я живой». Она хотела закричать, позвать его, но не успела. Он исчез. И она до утра пролежала, глядя в неподвижную темень, пока за окнами не засинелись утренние сумерки. Мать за тесовой перегородкой легко, как отдохнувшая птица, соскочила с кровати, заглянула к ней и позвала: «Шура? Ты спишь?» Видимо, слышала её испуганное дыхание. Она притворилась спящей и ни матери, ни брату о том, что видела отца живым и невредимым, только очень усталым, не сказала.

И вот теперь она увозила с собой тайну того сна. Жив ли её папка? Где он теперь? Она вздохнула и, осмелев, спросила сидевших возле чугунной печи:

– Ребята, а вы из какой деревни?

– Из Гольтяева, – ответил старший из братьев, которого называли Серёгой.

– Тебя Серёжей зовут? – И она привстала и попыталась улыбнуться.

– Меня – да, – спохватился старший. – А это – мой брат, Коля. Это – Володя. Мы все из Гольтяева. В одну школу ходили.

– А меня зовут Шурой. – И тут же поправилась: – Александрой.

Ребята смотрели на неё. Она – на них.

– А вы не знаете, куда нас везут? – наконец спросила она.

– Куда-то в Германию. А куда точно, никто не знает.

И тут из глубины вагона кто-то сказал:

– Скорей бы станция. В туалет хочется, спасу нет.

– Вряд ли нас на станции выпустят, – сказал Серёга.

– А как же быть? – спрашивала женщина, лет двадцати пяти. – Как же так?

– Иди вон в угол. Там и нары потому не поставили…

– Ох, Господи, Царица Небесная!.. – вздохнула женщина и перевернулась на другой бок.

Саша слышала, что говорили немцы, закрывая вагоны на станции: никого не выпускать до самого пункта прибытия. И – никакой дыры в полу. Иначе взломают доски и разбегутся. Приказ – везти в полностью закрытых вагонах. Приказ необходимо исполнить в точности. Воду и еду будут давать на станциях во время стоянки эшелона. Вот о чём говорили конвоиры.

Вскоре прибыли в Вязьму. Вагон, поскрипывая, остановился. Подошли охранники, откинули задвижку и в щель просунули ведро тёплой, видимо, кипячёной воды и ведро баланды. Вёдра подавал пожилой полицай в чёрной шинели. Рядом топтался конвоир, щуплый немец с винтовкой.

– Дяденька, дяденька! – кинулась Шура к полицейскому. – Можно вас попросить?

– Ай, да ну вас!.. – отмахнулся полицай и побежал к следующему вагону.

Немец с любопытством смотрел на неё, и она, став возле щели на колени, обратилась к нему:

– Herr Soldatt, bitte Sie… Darf ich Sie um bitte?[18]

– Was ist dort?[19]

– Wo kann ich Toilette finden?[20]

Немец сделал неприличный жест и загоготал. Шура отошла от дверной щели и заплакала.

– Скоты, – сказала женщина и пошла в дальний угол вагона.

Воду они разделили. Тут же нашлась алюминиевая кружка. Кто пил, кто наполнял бутылки, миски и другую посуду. Серёга ворохнул деревянным черпаком жидкую баланду и сказал:

– Что за приварок?

– Из бураков…

– Воняет чем-то…

– Кроличьей мочой.

На нарах засмеялись.

– Ну что, желающих нет? – переспросил Серёга. Он снова зачерпнул баланду, понюхал и вылил обратно в ведро. – Пусть сами жрут.

– Неужто, и в Германии так кормить будут? – сказала женщина. Она была из вольнонаёмных. Были в вагоне и такие. Они сами записывались в команды на отправку в Германию, поверив в то, что там, в обустроенной Европе, можно хорошо устроиться, работать на заводе, начать новую, счастливую жизнь. – А ты, девочка, я вижу, хорошо знаешь немецкий язык?

– Да так, в школе учила, – пожала плечами Саша.

– Мы все в школе учили. Да не все выучили. А что ты ему такое сказала, что он так на тебя взвился?

– В туалет попросилась.

– Да, у нас теперь и столовая, и спальня, и туалет – в одном месте. Хоть бы ведро какое дали. А ещё говорили – культурная нация…

Следующая остановка была в Минске. Снова со скрипом отодвинулась дверь, и в щель просунули два ведра. Воду выпили сразу. Кое-кто стал хлебать вонючую баланду. Шура и Ганька есть её не стали. Экономно расходовали то, что им собрали в дорогу матери. Володя, попросив у кого-то миску, подошёл было под раздачу, но Серёга вытащил его из очереди за руку, усадил на ящик и сунул ему кусок хлеба с тонко нарезанным салом.

В туалет по-прежнему не выпускали. И вскоре в вагоне нечем стало дышать.

Однажды поезд замедлил ход. Звякнули буфера. Вагоны остановились.

– Расцепляют.

– Платформы меняют. У них тут, в Европе, рельсы другие, узкие, не то, что у нас.