Высота смертников

Сестре было четырнадцать с половиной лет. Добрая и рассудительная, как старушка, она всегда опекала его. Заступалась перед родителями, когда Иванок в очередной раз попадал на отцовский ремень. И отец, выслушав ее, мог сказать: «Ладно, чертенок, целуй руки сестре. Шурка, под твою ответственность!..» Рук он ей, конечно, не целовал. Но конфетами и другими сластями, которыми родители или городские гости одаривали их иногда, всегда делился. Всегда откладывал сестре из своего кулька. Молча совал в руки, говоря: «Ты же у нас самая маленькая». Однажды, случилось это в тридцать девятом, зимой, в феврале, они катались с горки на санях. Сани у них были хорошие. Длинные, просторные, с хорошо раскатанными дубовыми полозьями и легким липовым верхом. Связал их старик Худов, лучший в округе бондарь и санник. За санями к нему приезжали из других деревень и даже из города. Места на худовских санях хватало двоим, и Иванок с Сашей катались вместе. Самые отчаянные забирались на Клунину горку и неслись оттуда вниз, притормаживая и правя мимо полыньи. На дне пруда били родники. Летом холодные, так что лучше к ним не заплывать, зимой они курились парком, и лед над ними долго не замерзал, иногда всю зиму. Только в самую стужу, в Васильевские или Святочные морозы, полыньи затягивало тонким ледком. Самые смелые неслись прямо на полыньи, лихо проскакивали мимо черных окон, в которых бугрилась, зыбала вода. Санки пролетали по тонкому, прозрачному льду, образовавшемуся после недавних морозов. И вот Иванок тоже решил попытать судьбу. Дернул сани из рук сестры и сказал, что поедет один. Затащил сани на Клунину горку. Но Шура бежала следом и, когда он поставил сани на накатанный взлобок горы и подобрал веревку, почувствовал, как сестра обхватила его сзади за плечи и села рядом. «Ты с ума сошел!» — сказала она, как сказала бы старшая сестра. «Слезь», — приказал он. «Нет. Если ты такой дурак, то я поеду вместе с тобой».

— Шура, Шурочка моя миленькая… — всхлипывал Иванок, проламываясь сквозь заснеженные кусты и перепрыгивая кочки. Время от времени он задерживал дыхание и прислушивался к звукам деревни. Там все еще стоял стон и плач.

Тогда, под Клуниной горкой, они провалились в полынью. Сани застряли во льду и начали медленно тонуть. Иванок хотел соскочить в сторону, но тонкий лед под ним подломился, и он начал медленно оседать в черную воду, чувствуя, как она его поглощает, пропитывая одежду и наполняя валенки, которые сразу стали чужими. Он оцепенел от неожиданности и страха и оглянулся. Саша карабкалась по тонкому прозрачному льду, стараясь уползти подальше от дымящейся воды. Лед прогибался, но все же выдерживал ее легкое тельце. «Иванок! Я сейчас!» — услышал он и почувствовал, что кто-то обхватил его руками за шею и держит, держит. И он перестал погружаться в воду. Но сил у сестры все же не хватало, чтобы вытащить его. Потом прибежали люди, кто-то из взрослых, бросили жерди, багром подцепили Иванка и Шуру и вытащили их, обессиленных, перепуганных до смерти, на безопасное место. Валенки Иванка утянуло на дно, и их потом отец доставал багром. Сани тоже до вечера, пока не пришел с работы отец, торчали в полынье…

— Шура… Где же ты… Сестричка моя…

Куда Иванок бежал, он и сам не знал. Когда он обогнул поле и, вконец обессиленный, выбрался к большаку, сквозь стук в висках и в горле услышал удаляющийся гул моторов. Вот и все. Он даже попрощаться с сестрой не успел. Иванок упал на снег, прикусил, чтобы не закричать, рукав ватника и долго катался в черничнике, выл, сжимая кулаки. Из этого состояния его вывел стук тележных ободов по мерзлой земле. Он поднял голову. По дороге ехали две телеги. На первой — полицейские, свесив ноги, весело переговариваясь, курили немецкие сигареты. Второй повозкой управлял пожилой дядька. Шинели, как у других, у него не было. Но на рукаве рыжего полушубка белела повязка с синими буквами. Телега доверху была нагружена узлами, мешками и ящиками. Сзади, увязанная веревками, стояла приземистая дежка. Ее Иванок сразу узнал — по высоким ушам с поперечными пропилами для рук. Это была их дежка. В ней мать солила на зиму капусту.

— Сволочи… Сволочи… Сволочи… — скрипел зубами Иванок.