Высота

Маша сжала его руку. В этот момент она представила себе Токмакова, разгуливающего по узенькой балочке где-то на обморочной высоте, и у нее защемило сердце. А ведь иные женщины ежедневно провожают любимых на такую работу и потом ждут их. Как можно к этому привыкнуть? Вечная опасность, вечный риск… Она, как дурочка, твердила тогда в столовой: «Ах, как интересно! Ах, как увлекательно!..» А потом, когда домна построена, ехать неизвестно в какую глухомань, что-бы карабкаться по конструкциям новой домны… Или Костю опять застигнет наверху ветер?..

— Я недавно прочитал книгу Фучика. Он пишет о себе и о своей Густине. О том, что борьба и постоянная разлука делали из них вечных влюбленных, стократ переживших жаркие минуты счастья…

— Вечные влюбленные в разлуке, — повторила Маша.

Маша и Токмаков медленно прогуливались по фойе, добровольно подчинившись безостановочному круговороту зрителей, со всех сторон тесно их обступивших.

У трюмо толпились девушки.

Отовсюду доносились клочки разговоров:

— …и ничего трудного нет. Задача как задача. Нужно только помнить формулу свободно падающего тела…

— …обещали на шесть месяцев. Но этот перманент известный — до первой бани…

— …он так ухаживал за ней, так ухаживал — прямо жутко!..

— …Ну, конечно, прописала она его, все как полагается. А тут приезжает к нему жена с девочкой…

— …и в один прием всю эту махину подняли. «Свечу» и все, что к ней относится…

Токмаков искоса посмотрел на Машу, — досадно, что она не слышала про «свечу»…

В зрительном зале, в кресле перед Машей и Токмаковым, оказался Вадим.

— Знаете, Константин Максимыч, — сказал Вадим, — наклонный газоотвод нужно подымать, как вы придумали. Двое суток в кармане останется. Они там в проекте не учли, что повернуться на площадке негде.

— Двое суток — самое меньшее.

— Значит, и на следующей домне будем так подымать?

— Да, — подтвердил Токмаков и покраснел, как человек, уличенный во лжи.

Вадим не знает, что он в отставку подал. Никто из монтажников не знает.

Сказать сейчас или подождать?

Маша смотрела на Токмакова: «На следующей домне?..»

Уже погасили свет, когда в зал вошел Медовец. Токмаков видел, как он торопливо прошагал по проходу в последний ряд, безуспешно пытаясь пригнуться на ходу.

Уже и кассирша знала: Медовцу надо оставлять билет в последнем ряду.

В тот вечер крутили старую немецкую картину. Она была состряпана так, чтобы у главного героя все время были поводы петь одну за другой арии и песенки, — снимался и записывался в картине знаменитый итальянский тенор. Тенор прилежно пел, завязывая галстук перед зеркалом и гуляя по улице, катаясь в фаэтоне и сидя за столиком в кафе; тенор пел под аккомпанемент уличной шарманки, и у ног его падали медяки, завернутые в бумажки. Пышные слезоточивые кухарки лежали на подоконниках, высовываясь из окон во двор, и на плитах горели и пригорали забытые шницеля и блинчики. Тенор пел зачем-то в плавательном бассейне, и все сиятельные слушатели пребывали при этом в купальных костюмах. Тенор пел в кирхе, где его возлюбленная, немочка со смазливым лицом, хотела было сочетаться браком с каким-то лощеным графом парикмахерской наружности. Но тут невеста услышала чарующий голос тенора, бракосочетание расстроилось, она бросила жениха, второго по счету в этой картине, и бежала из-под венца с знаменитым тенором…

Токмаков сидел с Машей в темной тесноте, ощущая теплоту ее плеча, не разнимая горячих рук.

Он хотел, чтобы эта дурацкая картина длилась бесконечно, чтобы на экране не прерывалась цепь сентиментальных нелепостей, чтобы, как заводной, до хрипа, до изнеможения пел тенор, — лишь бы сидеть вот так, чувствуя ответное пожатие пальцев, и ни о чем не говорить, — пусть вечно длится это счастье, полноте которого мешает только мысль, что оно вот-вот кончится.

— Сколько дней осталось, Костя? — шепнула вдруг Маша.

— Двадцать восемь!

«До разлуки с Костей или до неразлучной жизни?» — подумала она.

«На следующей домне!» — звучали в ушах Токмакова доверчивые слова Вадима. А будет ли для него следующая домна или эта вот, в Каменогорске, последняя? Хорошо бы как в армии: приказ — изволь подчиниться. Но как трудно решить самому!

Бросить свою работу, уйти сверху, с монтажа? Все равно, что попроситься из разведчиков в интендантский склад!..

Но вот экран потух и онемел — сеанс окончен. Слепящий свет люстры. Резкий стук одновременно отброшенных сидений.

— Внимание, товарищи!

Кто-то стоял перед экраном, на который была отброшена фантастически увеличенная тень его поднятой руки. Так это же заместитель Тернового!

— Внимание, товарищи! Строителей домны срочно вызывают на площадку. Прошу собраться у кинотеатра. Машины будут через несколько минут.

Маша выбежала на улицу вслед за Токмаковым. Он всмотрелся в сторону завода, где стояло бессонное зарево и где небо всегда было в сполохах и зарницах, — теми ноте раз и навсегда отказано в пропуске на металлургический завод.

Алые и фиолетовые вымпелы пламени вырывали на какие-то секунды из темноты макушку трубы, освещая и эту макушку, и дым, идущий из соседней трубы.