Высотка

ничего о себе не рассказывает — а зачем?

величиной со все, что в мире есть хорошего

ростом до луны, до солнца

беспомощный как младенец

первый человек на земле.

Между твоим телом и футболкой ни миллиметра зазора, только ровное тепло. Хочется пробраться туда и погреть руки. Ты боишься щекотки? А холода, а бездомности? Нет, не похоже… Даже вегетарианский борщ в его женской версии тебя почему-то не пугает… Конечно, засланный — другого объяснения нет.

Холодно, Митя, еще не лето, до лета далеко. Я замерзла, но не признаюсь. Буду тянуть время, чтобы оставаться здесь до последнего. Обнимать тебя до утра.

Твой белый цвет пахнет лилией

ландышем, лавандой, липой

всеми растениями на букву «л»

(однажды видела, как ты стираешь

обыкновенным мылом

а получается как из прачечной)

яблоневый цвет, яблони зацвели

белая, сонная, засыпанная лепестками Москва

нам в подарок, просто так, ни за что

на баевскую командировочную неделю

быстро же она закончилась

а мы опять ничего не решили.

(wond'ring aloud _ how we feel today

last night sipped the sunset _ my hands in her hair

we are our own saviours _ as we start both our hearts

beating life _ into each other)

Знаешь, говорит он, я иногда все-таки сплю, урывками. Вчера мне приснился сон, как будто тебе исполнилось сто лет.

Я мгновенно отлипла от него, приподнялась на локте, слушаю.

Ну хорошо, семьдесят. Ты была совсем седая, сухонькая такая старушенция с черными глазами, стриженая под мальчишку. Мы сидели на кухне и я мешал тебе резать лук для какого-то салата. Как обычно, давал советы, потому что ты снова отхватила у несчастной луковицы хвост и сердилась на нее, что она выскальзывает из рук. Гости на подходе, в доме разгром, на плите что-то выкипает… В общем, ты была сердитая и к разговорам не расположенная.

И тогда я принялся тебя рассматривать. Твои руки немножко дрожали, совсем чуть-чуть. А на лбу морщинки, вот здесь и здесь, сказал он и легонько прочертил две поперечных линии возле переносицы, потом прошелся вдоль лба, нарисовал несколько волн

нет, не волн, потому что сегодня безветренно, штиль

мы в самом сердце антициклона, над нами ни облачка

и это просто линии где-то у горизонта.

Вся твоя жизнь была написана на лице, и я ее читал, и она была мне открыта. Странное это ощущение… как будто смотрю на тебя откуда-то сверху… В общем, вот здесь и здесь. И луковица без хвоста. Ты, в сущности, мало изменилась.

Я сбросила его руку, ощупала лоб, как будто хотела стереть…

Не надо, сказал Митька, оставь. Никогда не видел таких красивых старушек. Возможно, все дело в том, что я элементарно необъективен. Или у меня неправильные представления о красоте.

Веришь ли, продолжал он как ни в чем ни бывало, глядя в небо, нога на ногу (тон такой ни к чему не обязывающий, а я уже готова реветь, глаза на мокром месте), я и правда хотел бы увидеть, какая ты там… Я бы дорого дал, чтобы посмотреть, как ты будешь подписывать школьный дневник с двойками, готовить обед, пылесосить, пришивать пуговицы… На кого будут похожи твои дети? А внуки?.. Ты растолстеешь? Будешь ходить непричесанная, в халате?.. Сомнительно. Жрать столько шоколада и ни грамма не прибавить…

Он повернулся на бок, лицом ко мне — оказывается, только затем, чтобы вынуть из заднего кармана джинсов раздавленную шоколадку.

Совсем забыл. Куда ее теперь, птичкам?

Я все выдумал, Ася, ты же знаешь, мне сны не снятся. Черт, чуть не свалился. Вдвоем тут не очень-то полежишь… Обиделась? И напрасно — хороший получился сюжет… Я бы мог предложить нечто подобное, если бы у тебя были уши, чтобы слышать. Но увы мне. Ты, наверное, думаешь, что все эти гонки-пьянки-гулянки и есть жизнь. Что люди должны доживать до двадцати пяти, остальное ни к чему. А я тебе скажу — дальше-то и будет самое интересное. Я это совсем недавно понял, а ты, судя по всему, еще нет.

Ася! — зовет мама из коридора. К телефону, будешь говорить?

— Аська, ты как там? Прохрипи что-нибудь. Хотел приехать, но не получается. Стеклов прижал, кровь из носу надо отчет сдавать, — у Пети, наверное, сокрушенный вид, он ведь не умеет просто так в трубку врать, все на лице отражается.

— Не надо, — сиплю я из последних сил. — Я заразная.

— Я чего звоню, — продолжает Петя, не слушая. — Мы с Оксаной… Короче, Оксана спрашивает, можешь ли ты один день побыть свидетелем, то есть этой, как ее, свидетельницей. Не сейчас, конечно, а через месяц. Мы тут сходили в это самое заведение…

— Офигеть, — ору я и голос на мгновение возвращается. — Петька, поздр… — ага, как же, громкость снова на нуле или вообще ушла в минус.

— Понял, так и передам. Выздоравливай, — сказал он и бросил трубку.

Да, Оксана хорошая девушка, но Петю мы потеряли. Не видать нам больше Пети, факт.

Кто это? — спросила мама.

Да так, ты не знаешь.

И тут я поняла, что она никогда не видела Петю. И тебя тоже не видела.

Эй, чудаки, — чей-то голос прямо над нами, — что это вы тут делаете?