Никакого тебе ада, чистилища, все попадают прямиком в рай, только он оборачивается лагерем:
Словечко «беспредел» он услышал от Вадима Туманова, и тот объяснил, что этот лагерный термин обозначает страшный момент, когда все бандитские законы, соглашения и договоры отменяются и каждый может убивать любого. Но Высоцкому захотелось придать этому слову иное значение — мертвой бесконечности.
Впрочем, и изначальный смысл сохранился, он развернут сюжетно. «Беспредел» состоит в том, что и покойника могут убить, если он покусится на пресловутые райские яблоки, которыми когда-то Ева с Адамом неосторожно полакомились. Живой человек, он и в загробном мире запретов не станет соблюдать, за что по тупым райским законам ему полагается вторичная смерть:
Смерть отрицает саму себя. Если тебя смерть не принимает — то что же остается?
Кто ждет райских яблок от него — Марина ли, Оксана? Да нет, это «ты» означает женщину по имени Жизнь, с которой отнюдь не до конца выяснены отношения.
Однажды сидят они у Вадима, и Высоцкий сообщает, что его утвердили на роль Дон Гуана. Туманов, конечно, обрадовался, но почему бы друга не подразнить?
— Какой из тебя Дон Жуан? Он же высокий, красивый. А ты?
При встрече присутствует симпатичный паренек из тумановской артели, заглянувший сюда по делу. Так он за Высоцкого вступается:
— Вадим Иванович, нигде не сказано, что Дон Жуан очень красивый. Он просто неотразим для женщин.
— Да, точно, он не был красивым. Не в красоте дело! Он неотразим потому, что любит женщин! Это моя роль, я хорошо сыграю, вот увидишь, Вадим!
А еще во время той встречи Вадим говорит:
— Послушай песню. — И, обращаясь к пареньку: — Витя, спой про Ленина.
Тот берет гитару и напевает текст, который Высоцкий, может быть, даже и слышал прежде: «Любовь к Добру сынам дворян жгла сердце в снах, / А Герцен спал, не ведая про зло… / Но декабристы разбудили Герцена. / Он недоспал. Отсюда все пошло…»
Что ж, «сердце в снах — Герцена» — рифма недурная. Да и кураж есть, особенно в кульминационной строфе: «Все обойтись могло с теченьем времени. / В порядок мог втянуться русский быт… / Какая сука разбудила Ленина? / Кому мешало, что ребенок спит?» Нормально, но не более.
А, это Наум Коржавин сочинил. Между прочим, он приходил на концерт Высоцкого в Бостоне. Высоцкий передал ему привет от Юры Карякина, который их и познакомил в свое время в Москве.
— Что скажешь? — спрашивает Вадим после того, как песенка допета.
— Ну, если бы я писал о политике, я бы лучше написал. Я бы мог такое написать… Но, понимаешь, песня должна быть многозначной. Вообще искусство не должно быть лозунгом. Оно как жизнь, всё сложнее…
Да, всё сложнее. И то, что делает Высоцкий, на самом деле не проще, а сложнее, чем так называемая профессиональная поэзия — что советская, что антисоветская. И вот если бы какой-то независимый компетентный эксперт без всяких там амбиций, без ревности и без зависти, без оговорок насчет «песенной формы» объективно подтвердил: да, написанное Высоцким — факт поэзии, факт подлинной литературы… Может быть, хватило бы тогда воздуха, чтобы жить дальше.
СТИХ И ПРОЗА
«Они сошлись: волна и камень, / Стихи и проза, лед и пламень…» Редко кто задумывается о бездне смысла, заложенного в этих часто повторяемых пушкинских строках. Между тем Стих и Проза — главные герои литературной истории. Это две стихии, два божества, которые то враждуют, то мирятся, то расходятся в разные стороны, то переплетаются и взаимодействуют. Отношения между ними не менее значимы для литературы в целом, чем связь литературы с жизнью, с социальной действительностью. А можно посмотреть на проблему и так: процесс взаимодействия стиха и прозы перекликается с процессами социальными, духовными, нравственными.