Высоцкий. На краю

После репетиции всей компанией расселись в три такси и поехали праздновать «свадьбу». Очень весело сидели, вспоминал Смехов: Сева Абдулов пел «Кавалергардов» Юлия Кима — Володя гордо сиял, Коля Губенко пел «Течет речечка» — Володя громко восторгался. Пели вместе, острили, анекдотили, а потом — он сам поет, прикрыв глаза, с какой-то строчкой уходя в никуда, в туннель какой-то. Меня прошибла песня и ее припев:«А счетчик щелкает… В конце пути придется рассчитаться…»

На лето у Владимира был запланирован краткосрочный, изначально обреченный на провал роман со «Стряпухой». Как говорила его партнерша по съемкам Светлана Светличная, этой своей роли в фильме Высоцкий просто стеснялся, чувствовал себя униженным. Но момент для него был кризисный, и верный Левон Кочарян уговорил начинающего режиссера Кеосаяна взять друга в киноэкспедицию. «Он тогда, — деликатно говорила Светлана, — чуть-чуть попивал больше, чем нужно. К съемкам мы его отхаживали кислым молоком…»

На съемках всем все было до лампочки, замечал 2-й режиссер Владимир Акимов. Не было никакого энтузиазма — только бы Кеосаяна не подвести. В Краснодарской станице мы два месяца снимали без выходных. В 5 утра я уже всех поднимал, в 6 часов выезжали в степь на съемки и — пока не стемнеет. А потом набивалось в хату много народу, появлялась гитара со всеми вытекающими последствиями — часов до двух ночи пение, общение… Эдик Володю пару раз чуть не выгнал, был страшно недоволен, скандалил, грозился отправить в Москву. Мы брали Володю на поруки, а сам он брал бумагу и сочинял письмо Кочаряну: «На Большой Каретный, дедушке Левону Суренычу. Милый дедушка, забери меня скорей отсюдова! Эдик меня обижает…»

…А вот вестей из Минска по-прежнему не было. Что они тянут? Серенькая книжка сценария Шпаликова по-прежнему пылилась в ящике его столика в гримерке, уже на отдельные листочки рассыпалась. Сколько раз читал, материал нравился, себя узнавал. Точнее, свои впечатления детские. Роль танкиста Володи классная, ясно видно, как играть. Человек серьезный. Прошел войну, горел в танке, был тяжело ранен, в 30 лет — седой, с искореженным лицом… Но не озлобился, остался добрым, чутким парнем… Полгода лежал в госпитале, боялся посмотреться в зеркало… Потом приходит домой. Дома нет мебели, потому что все сожгли — было холодно, нечем топить. Только гитару пожалели и зеркало. И вот он впервые видит свое лицо после госпиталя. Протирает зеркало и смотрит… Все в роли есть — и настроение, и судьба.

Неужели опять пролет?..

Оператор Саша Княжинский, который подсунул ему сценарий, ни в чем не виноват. Он свое дело сделал, уговорил режиссера вызвать на пробы в Минск. А оказалось, Туров просто хотел познакомиться с человеком, который пишет необычные песни.

Ну, приехал, познакомились. Провели пробы. Потом побрели в общежитие, где квартировали операторы, посидели.

— Получился хороший разговор, — рассказывал Виктор Туров. — Мы делились воспоминаниями, впечатлениями, все это перемежалось песнями… И мы с Высоцким почувствовали какую-то взаимную симпатию. Это возникает непроизвольно и необъяснимо — нам просто почему-то не захотелось расставаться… Отправились на вокзал, сдали его билет, потом поехали ко мне домой и всю ночь напролет говорили.

Именно в ту ночь Высоцкий узнал о детской трагедии Турова: «На его глазах немцы казнили отца, а потом угнали его с матерью в Германию. Ему было 7 лет… Когда их освободили американцы, они с матерью ушли. И потеряли друг друга. Он полгода скитался по Европе — добирался до России. И пришел к себе на родину, в Могилев, сам, пацаном девятилетним».

На следующий день Высоцкому кровь из носу необходимо было быть в Москве, в театре. Ранним утром они поймали какого-то мотоциклиста и помчались в аэропорт. «И вот когда Володя уже уходил за турникет — бежать к самолету, — вспоминал Туров, — он вдруг повернулся и сказал: «Витя! Возьми меня. Увидишь — не подведу!» Самые обычные слова. Но было что-то в его голосе такое, что я… отказался от той пробы, которую для себя первоначально наметил, и утвердил Высоцкого.

В августе в краснодарскую станицу передали вызов на съемки фильма «Я родом из детства». С трудом удалось улизнуть от Кеосаяна со «Стряпухой» на несколько дней в Минск.

Там намучился с гримом, с костюмерами. Шрамы делали с помощью коллодия — всю щеку стягивало, воняло жутко. Форму капитана-танкиста с нашивками о ранениях носить пришлось даже вне съемочной площадки. И он так вжился в образ, что как-то на улице одна старушка его остановила, поглядела, погладила по рукаву кителя: «Ой, милок, как же тебя война проклятущая изувечила…» А «милку» только двадцать семь стукнуло…

* * *