Высоцкий. На краю

– Очень просто. Марина сама сядет за руль. Ключи у тебя. От квартиры у нее есть. Но возьми еще и мои, на всякий случай. Все объяснишь. Я побежал.

Он хлопнул дверцей «мерседеса», поднял руку, к нему тотчас подкатило такси, и Высоцкий умчался на Таганку.

Янклович покорно остался ждать Марину. В последнее время он превратился в основного, едва ли не личного администратора Владимира, занимаясь и концертными, и всякими бытовыми делами. Из соседней машины продолжал, словно и не уезжал, петь Высоцкий: «…Так веру в Господа от нас увозят потихоньку…»

Наконец появилась она, такая красивая и совершенно потусторонняя. Янклович поздоровался, поцеловал руку, вручил цветы, объяснил отсутствие мужа.

– А что сегодня? «Гамлет»? – как бы мимоходом поинтересовалась Марина.

– Нет, «Вишневый сад».

Марина уселась за руль. Минут через сорок они были в центре. Вот и Малая Грузинская. Поднялись на восьмой этаж. Валерий отдал Марине ключи. Вошли. Потом он рассказывал Высоцкому: «Она зашла в спальню, и я услышал вскрик. Вбежал, смотрю – Марина ошеломленно стоит, а вся постель устлана шкурками соболей… И я увидел ее лицо… Это было такое лицо… Лицо самой счастливой женщины мира».

Когда после спектакля Владимир приехал домой, Марина все еще сидела в спальне и гладила руками нежный блестящий мех. Он целый год собирал ей эти шкурки, хотел, чтобы все было так, как он когда-то писал:

В грязь соболя – или по ним, – по праву!..

А потом они долго-долго разговаривали, что-то вспоминали, спорили. Наконец, он не выдержал:

– Теперь послушай песню.

Открытые двери больниц, жандармерий –
Предельно натянута нить.
Французские бесы – большие балбесы,
Но тоже умеют кружить.
…………………
Я рвался на природу, в лес,
Хотел в траву и в воду, –
Но это был французский бес:
Он не любил природу.
А друг мой – гений всех времен, безумец и повеса,
Когда бывал в сознании он – седлал крутого беса.
Трезвея, он вставал под душ, изничтожая вялость, –
И бесу наших русских душ сгубить не удавалось…

Закончив петь, он опустил ладонь на струны и выжидательно посмотрел на Марину: как?

– Молодец. Только знаешь…

– Что?

– Странно все получается. Я, пока вы там с Мишкой куролесили, мучилась, рыдала, с ума сходила, а песня посвящена твоему дружку, «гению всех времен»! Хоть бы словечком вспомнил… Как тогда, ни в Париже, ни в Марселе, обо мне не думал, так и здесь…

– Мариночка, да это же шутка такая, веселая песня с подтекстом… Шутка, вроде того «Милицейского протокола», только на французский лад. Там же тебя тоже нет. Тебе я пишу серьезные вещи…

– Спасибо – не надо!.. Вы оба – негодяи! Что ты, что твой Мишка.

– Ну, Мариночка…

Слово за слово, они разругались. Марина схватила чемодан – и улетела домой. Где-то с месяц потом они были в тяжелом разрыве.

Соболиные шкурки тоже пропали. Оказались плохой выделки.

«Она пыталась перенести на русского мужа свое трезвое – во всех смыслах – отношение к жизни, – считал Шемякин. – Была уверена, что именно рационализм, настойчивость, сильный характер оградят Высоцкого от всех бед. А он, умом понимая, где его спасение, душой рвался в «Большой Каретный».

Отдавая должное усилиям Марины Влади в ее сражениях за спасение Высоцкого от алкоголизма и морфия, некоторые друзья Владимира, и прежде всего Эдуард Володарский, полагали, что последние два-три года «дело шло к разрыву, он уже изнемогал под ее гнетом. Характер у Марины стальной – недаром все предшествующие мужья, когда о ней заходит речь, крестятся и плюются. Она сама рассказывала, как однажды повела Володьку к психологу, чтобы вылечить от запоев. Побеседовав с Высоцким, врач пригласил ее: «Мадам, дела вашего альянса довольно плохи, в представлении мужа вы являете собой огромную черную тучу». «Мадам» впала в бешенство: «Представляешь, какой идиот? Сказал, что я туча! Какая еще туча?!»

Упрекая Марину Влади в излишней жесткости, Володарский и его союзники делали вид, что знать не знают и хотят помнить слова предсмертного признания своего друга, обращенного к любимой:

Я жив, двенадцать лет тобой и Господом храним…

А может быть, прав был Иван Дыховичный, считавший, что роману Высоцкого и Влади просто завидовали, в том числе те, с кем Владимир дружил и тесно общался? И, бывало, чуть ли не в лицо говорили Марине, что она дура, что не понимает, с кем связалась, что он ей постоянно изменяет и пр.

* * *

В первых числах января Владимир заглянул в кабинет шефа с каким-то спешным вопросом, но, увидев, что Юрий Петрович не один, хотел было ретироваться. Однако Любимов призывно взмахнул рукой: