– Заходите, Володя, как раз кстати. Хотел вас познакомить – Юрий Федорович Карякин.
– А мы вроде и так знакомы.
– Думаю, не совсем. У нас Юрий Федорович теперь уже наместник самого Федора Михайловича Достоевского на земле.
– Юрий Петрович, вы мне льстите, – засмеялся Карякин. – А с Володей мы в самом деле уже давненько знакомы. Я его помню еще, когда он только в театр поступил.
– О, когда это было!.. Ну, о прошлом не будем, лучше о будущем поговорим. Юрий Федорович к нам не с пустыми руками пожаловал, предлагает инсценировку «Преступления и наказания». Мы с ним в Венгрии уже подобный спектакль делали. Теперь попробуем у нас с Божьей помощью.
– А я только на днях вспоминал, как еще в студии Порфирия Петровича играл, – сказал Высоцкий. – Вот ведь совпадения…
–
Высоцкий улыбнулся: «Спасибо». И продолжил:
– Юрий Петрович, вы ведь, если я не ошибаюсь, Раскольниковым уже давно занимаетесь…
– Не ошибаешься. Но дельного соавтора не было…
Еще в 1967-м Любимов впервые собирался ставить «Преступление и наказание». Вертелись в голове какие-то заготовки, к актерам приглядывался: на Раскольникова можно было бы пробовать Золотухина, из Смехова бы вышел Порфирий Петрович, наверное… Свидригайлов – Губенко, может быть… Сейчас иной расклад. И намного интереснее…
Золотухин тогда мечтал: «Элла снова сказала при свидетелях, что я буду играть Раскольникова. Высоцкий в поезде мне сказал, что он хочет сыграть этого человека. Думаю, что предстоит борьба, скрытая, конечно, но она состоится. Я не стану лезть на рожон, пусть сами думают и решают. Бог мне поможет…»
После встречи у Любимова Карякин стал частым гостем театра. Сидел на репетициях, пересмотрел весь репертуар, заглядывал в гримерки, приглашал в «верхний буфет». Разговаривать с ним было интересно, причем обо всем. Но, прежде всего, о Достоевском, о литературе. Познаниям Карякина Высоцкий поражался. Даже не столько запасом знаний (это дело наживное), сколько парадоксальностью суждений, неожиданностью выводов, трактовкой, казалось бы, простых и ясных истин.
– Вот, говорят, Достоевский современен. Неверно, это самообман. Нам еще расти, расти и расти до Достоевского. Никакой Достоевский не наш современник… Мы все в плену расхожих фраз. Все цитируют высказывание Федора Михайловича, что «красота спасет мир», но почему все забыли его же слова – «а некрасивость убьет»? Под красотой он понимал красоту христианскую…
Или еще. Совсем неожиданное.
– Володя, а вы думаете о смерти?
– Конечно.
– Без встречи со смертью не может быть ничего, нравственности быть не может. Я так долго думал об этом, что как будто накликал… Я умирал в 9 лет. У меня был дифтерит, был безнадежен. В палате нас лежало четверо, трое умерли, я их всех помню… А я три раза умирал. Страшный приступ, задыхаешься – и все. Потом как-то прочитал: улетает душа в какой-то тоннель… А я это видел: она улетает, а ты остаешься и видишь себя, тело свое видишь… И чувство жуткой досады, что не успел доделать то, что, наверное, не мне одному нужно…
«Я говорил больше, он задавал очень сильные вопросы, – вспоминал Юрий Федорович Высоцкого. – Спецификой его восприятия являлась его невероятная впитываемость. Он был, если позволено так сказать, в ы п ы т ч и к. Внутри него как бы помещался постоянно работающий духовный магнитофон, который все записывал. При этом Володю отмечала поразительная интеллигентность, состоявшая в том, что он подчеркнуто и, конечно, без унижения какого бы то ни было всегда давал тебе какой-то сигнал о том, что ты, мол, старше, а я – младше, и, соответственно, я веду себя так, а ты – иначе. Он как бы поднимал собеседника, провоцировал на монолог, а сам все это время что-то внутренне записывал, записывал, записывал…»
Литератор, тонкий знаток Достоевского, философ и горький пьяница Юрий Федорович Карякин считал Высоцкого своим младшим учителем. Старшими – Солженицын, Сахаров, Лидия Чуковская, Можаев, Любимов.
А из младших «на первом месте, конечно, Володя. Я в полном смысле этого слова считаю себя его учеником, – говорил Карякин. – Когда свои «аккумуляторы» «садились», всегда можно было «подзарядиться» от этих людей…»