Высоцкий. На краю

«Каждым своим словом, взглядом, жестом Высоцкий задавал тон партнерам, – рассказывала Лариса Удовиченко (блестящая Манька-Аблигация). – Импровизировал он – импровизировали мы… Помните, она спрашивала, как писать: облигация или аблигация. Я по своей неграмотности не знала и спросила Высоцкого. Володя ответил: «Пиши: облигация». А режиссер Говорухин подслушал и ухватился: «О! Замечательно! Оставим в картине». Правда, теперь Говорухин рассказывает, что это придумал он…»

Спасибо, что хоть исполнитель роли Кирпича Стас Садальский не отрицал, что приблатненный говорок его герою придумал Владимир Высоцкий… Из подобных мелочей, как в мозаике, складывалась общая картина.

«Я заставал его всегда в наилучшей форме собранности, рабочей форме, он был необычайно перспективен и как режиссер, и как руководитель, – говорил Сергей Юрский. – В нем ничего не было от того, что говорили: гуляка, праздный, эдакий Моцарт, который все время сочиняет песни, чуть отвлекаясь от них, небрежно делает какую-то работу, и она все равно гениальна… Этого ничего я никогда не заставал в общении с Володей. Я заставал человека трезвого, умеющего планировать и осуществлять планы, умеющего действительно быть руководителем без того, чтобы собою подменять всех остальных, контактного руководителя и контактного партнера, с которым дело иметь лично мне было необыкновенно приятно… Поэтому когда он говорил о том, что «я буду режиссером, вот куда меня ведет сейчас все», – я это не только одобрял, но и просто знал, что, да, это вполне возможно, это могла бы быть его перспектива».

Один лишь Владимир Конкин не мог скрыть своего раздражения: «Поскольку Владимир Семенович был другом Говорухина еще со времен «Вертикали», ему позволялось высказывать свое мнение по любому поводу и делать замечания всем и вся. Думаю, Высоцкий пользовался своей луженой глоткой чаще, чем это было нужно».

Жаль, Конкин – Шарапов не догадывался, что у Высоцкого была своя, очень высокая художественная корысть. Он не мог бросить просто так, на произвол судьбы то, во что вложил столько сил. Высоцкий не позволял себе выполнять свою задачу, не обращая внимания на партнера, махнуть рукой, мол, как хочешь, так и снимайся. Ему нужно было подтянуть его к своему уровню, чтобы в итоге самому не проиграть.

* * *

Юной Наташе Хилькевич, дочери одесского кинорежиссера и друга Высоцкого, повезло: «На меня никто не обращал внимания, и я была свидетельницей краешка этой большой любви. Как-то они отправились с визитом, но минут через пять вернулись – Марина подвернула ногу. Володя встал на колени и, глядя в светлые глаза, поцеловал ее стопу…»

Но ей довелось увидеть и иную картину: «Заглянула в кухню: Высоцкий сидел с закрытыми глазами, качаясь вперед и назад, как маятник, и стонал. Я ощутила тягостное ощущение сосущей тоски, близкое к тому, что переживает человек в зрелом возрасте, когда осознает, что время – это физическая величина, а жизнь – конечна… Потом он пел, а я смотрела на его шею. Синие жилы надувались с каждым куплетом все больше. Помню, я боялась: аорта лопнет и хлынет кровь. Слова «аорта» я, конечно, еще не знала. Но мне было ужасно жалко этого человека… Внутри него что-то билось, клокотало, рвалось наружу».

Слово, данное Марине Влади и Высоцкому при начале съемок, Говорухин держал. Владимиру позволялись и краткие отлучки, и длительные. Съемки многих эпизодов вообще велись без него, даже те, участие в которых Высоцкого было обязательно. Ерунда, волшебники-монтажеры обеспечат его виртуальное присутствие – «Он здесь!» – как тень отца Гамлета…

Пока жегловские оперы метались в поисках банды «Черная кошка», Владимир с Мариной устремились на Запад. В дороге случилась авария, «полетели клапана и вкладыши», в придачу отвалился глушитель, пробило дно, разбилась фара и все прочее. Кое-как добрались до Кёльна, откуда Марина спешно улетела на съемки в Лондон, а Высоцкий остался у разбитого корыта, то есть машины. И еще с препаскудным настроением – на прощанье с Мариной разругались, и она оставила его без копейки: посмотрим, как ты тут один, без меня выкрутишься!.. Ну и посмотрим.

На станции техобслуживания осмотрели повреждения, мастер пощелкал калькулятором и объявил приговор: две с половиной тысячи марок. Фьюить! В бумажнике в обрез на поезд до Парижа. Хорошо, что рядом очень вовремя оказался изобретательный Роман Фрумзон.

С пронырой Фрумзоном Высоцкого познакомили несколько лет назад в легендарном подмосковном ресторане «Архангельское», где на ночные пирушки собиралась «вся Москва» – от Гали Брежневой до хоккеистов ЦСКА. Ромка, по слухам, промышлял фарцой, иконами, антиквариатом, имел надежные каналы транспортировки этого добра на Запад. А вслед за своими сокровищами он и сам двинул на ПМЖ в Германию. Без него Высоцкому в такой ситуации было не обойтись. Деньгами Фрумзон, правда, не выручил, помог советом:

– Идем к Нэлке Белаковски, помнишь ее по Москве? Ну, стоматолог, у нас она Бродская была, вспомнил?

– Конечно! А что, она тоже здесь?