Высшая мера

Передав женщинам наказ матери, Костя удовлетворенно и шумно выдохнул воздух, точно бревно с загорбка сбросил. Вполне заслуженно отправил в рот соблазнительную карамельку, пустив обертку с красным рачком по ветру. Она перескочила через ближний плетень и улепетнула дальше. В этом Костя увидел хорошую примету: «Все, больше не попадусь мамане на глаза!..» И вдруг ахнул: на обочине валялась чья-то рогатка, да еще какая замечательная: из эластичной красной резины, с хорошим развилком! Два года назад за такую отдал бы самую дорогую книгу. А сейчас придется подарить Айдарову братишке.

Казачьи дворы не отличались добротной городьбой. Вдоль улиц и переулков вкось и вкривь торчали выбеленные дождями и солнцем плетни. Не охочи уральцы домашностью заниматься, им гожее с бредешком по песчаным отмелям бродить, с шабром лясы на завалинке точить.

За таким вот дряхлым плетнем и увидел Костя Стахея Силыча. Тот просеменил по двору с полной бадьей — нес свиньям пойло. Переломился через изгородь закута, вылил в корыто, а все что-то не разгибался — видно, за ухом хрюшке чесал. Над изгородью торчали его сухие ягодицы, обтянутые старыми шароварами с отпоротыми лампасами.

У Кости зачесались руки. Зыркнул взглядом, поднял круглый, словно картечина, голышок и вложил в кожицу рогатки. Поспешно прицелился из-за угла дома, оттягивая резину до самого уха.

Тонко вынькнув в воздухе, галька чмокнула в ляжку. Свечой взвился Каршин, громыхнула оброненная бадья. Люто озирнувшись, он рысцой ударился в избу, зажимая обожженное место ладонью.

Костя приподнялся на цыпочки, заглянул в нижнее звенышко окна. Перед старинным трюмо, выворачивая голову, Стахей Силыч рассматривал на ягодице красное тавро. И надо же было казаку кинуть невзначай взгляд в окно!

…Один хорошо бежал, но и другой прытко гнался, пыхтя во все ноздри. Левой рукой Стахей Силыч зажимал в кулаке незастегнутый пояс шаровар, а правая карающе помахивала вязовым дверным засовом: вот-вот хряпнет по горбу! Казалось, совсем настиг он Костю, да, видно, от предвкушения расправы незадачливо упустил шаровары. Они тут же скользнули до колен, и Стахей Силыч, не помолясь, грохнулся на мать сыру землю.

После этого — ищи-свищи ветра в поле!

…В избе у Калиевых был тот порядок, какой бывает там, где есть хозяйка, и тот шум и смех, где полным-полно детей. В горнице — как на собрании. Семья у Ильяса Калиевича и Анны Никитичны немалая: сами, бабушка да шестеро ребят. Самый старший — Айдар, самая младшая — годовалый ползунок Наташка.

Лет двенадцать назад появился в Излучном овдовевший казах с матерью-старухой и сыном-малолетком. Пас он коров у излученцев, зимой валял кошмы и валенки, снимая летнюю кухню у хохотушки Нюси, оставшейся после ареста мужа с дочкой на руках. Потом, чтобы люди не говорили пустого, поженились. И пошли после того Садык, Булат, Тоська, Наташка…

Ильяс пристроился у окна на маленькой табуреточке и, держа в зубах концы дратвы, обсоюзывал кожей задник старого валенка, ковыряя в нем кривым шилом-кочедыком. К зиме готовился. Бабушка укачивала на коленях Наташку.

Склоняя над ней свой белый жаулык[3], она напевала что-то знакомое и грустное, как осенний дождик в степи. На столе краснел взрезанный рябой арбуз, и возле него пыхтела пятилетняя Тоська, замусленная алым медовым соком по самые глаза.

— Мам, а семечки можно нечаянно глотать? — в который раз добивалась она истины, но никто ей не отвечал.

Анна Никитична пострачивала зингеровской машиной, из лоскутов сочиняя кому-то не то штанишки, не то платьице. Белобрысый Садык, которому Костя преподнес найденную рогатку, пнем застыл на стуле, а над его головой сосредоточенно колдовал Айдар с ножницами и расческой в руках.

Половину глухой, полевой, как говорят уральцы, стены занимал стеллаж с книгами. Книги здесь встречались самые необыкновенные, некоторым было по сто лет. Это — хозяйство Айдара. Пристрастился он к ним и начал собирать со второго класса, когда почти два года пролежал со сломанной ногой. И все в доме относились к книгам с тихим благоговением, даже малышня не рвала, не трогала. Ильяс Калиевич, сам неграмотный, не жалел денег, когда Айдар просил на книги.

Сейчас возле стеллажа стояла Костина ровесница Ольга и, морща нос, листала толстенный том словаря Даля.

— Меня подстрижешь? — спросил Костя. — Хочу красивее стать.

— Садись. — Айдар дал братишке легонький подзатыльник — «готов!» — и, дунув на ножницы, устрашающе поклацал ими: — Садись, Осокин! Сделаю из тебя первейшего красавчика. Люблю командирских родственников в лесенку стричь!

Анна Никитична притормозила ладонью шкивок швейной машины и повернула улыбчивое лицо к дружкам:

— Красавцем ты не станешь, Костенька, но девкам будешь нравиться!

У стеллажа фыркнула Ольга:

— Конопатый, как ящерица…