Высшая мера

Костя не нашелся с ответом на ее ехидство. Он сжимал рукой ворот рубашки, чтобы волос не набился за шиворот, и исподлобья глядел на Ольгины тонкие ноги. «Тоже еще понимает!.. У отца же нет веснушек. А были…» Поднял глаза выше: под ситцевым платьем вострились, словно молодая редиска, девчоночьи груди… Еще выше вскинул взгляд: рот большой, губы розовые, влажные. На костлявые плечи падали пушистые белые волосы. «У меня-то сойдут веснушки, а вот твои сивые кудлы так и останутся кислым молоком!» Ольга была копией матери, но только у Анны Никитичны глаза синие, а у дочери — черные. Говорят, отцовские. Они ярко выделялись на Ольгином лице. Наконец Костя придумал ответ.

— А нос у тебя все равно будет горбатый! — сказал он и посмотрел на нее так, точно, играя в шашки, запер ей, по крайней мере, пять «нужников».

Все рассмеялись. Ольга захлопнула словарь и помахала им перед Костиным лицом:

— И нет! Нет, нет и нет!

Когда была поменьше, то боялась, что нос ее будет с горбинкой, как у отца на фотографии. Однажды, ложась спать, Ольга потихоньку от всех задрала пальцем свою носулю и туго перетянула лицо косынкой. Так и пролежала до утра. Потом долго не сходила полоска, красневшая поперек носа.

Анна Никитична накрыла машинку колпаком и откатила от подоконья в угол. Потом, щуря на мужа лукавый глаз, пригладила перед зеркалом волосы на висках, карандашом дотронулась до бровей и пошла к вешалке.

— Куму проведаю… Вы тут не шалите мне, дети!.. Оля, полы, дочка, притрешь…

Ильяс-ага смолил дратву варом, зацепив ее за гвоздь, вбитый в дверной косяк, и тоже с лукавинкой поглядывал на свою пригожую, веселую жененку.

— Которую куму, Нюса! — Он произносил Нюса вместо «Нюся», мягкое славянское «я» частенько заглушалось у него твердым тюркским «а». Пропадал у него порой и мягкий знак в конце слов. — Ты, Нюса, хоть вешки ставь, где тебя искат…

— Соскучишься — и без вешек сыщешь!

— Может, и мы? — Айдар вопросительно взглянул на Костю. — Давай к Анджею сходим, а? Давно обещал я ему «Тихий Дон» Шолохова занести.

«По Таньке, верно, соскучился!» — понимающе хмыкнул Костя.

Анджей обитал в маленькой кухоньке Устима Горобца, отделенной от общей избы темными сенцами. Днем он ходил на колхозную работу, а вечерами почти безвылазно сидел дома, радовался, если к нему кто-нибудь заглядывал. Из вербы, из толстой древесной коры Анджей вырезал игрушки или фигурки людей, очень смешные и всегда кого-нибудь напоминавшие. Выреза́л он и между делом рассказывал что-либо из своей довоенной жизни или поругивал порядки в Излучном. Иной раз заводил речь о прошлогодней кампании, когда Гитлер напал на Польшу.

Однако Костя Осокин недолюбливал Анджея Линского. По нему, что Стахей Силыч, что Анджей Линский были равнозначны. Поперек души и привычка Анджея, здороваясь, целовать женщине руку, будто барыне какой или царской особе. Каково переносить подобное передовой, скажем, колхознице, орденоноске, как, например, его, Костина, мать. Будь он на месте любой из них — отпел бы этому пану-старорежимщику! А они краснеют, но руки не отнимают, можно подумать, им нравится эта буржуйская манера.

Веские у Кости доводы, чтобы не идти к Анджею Линскому, но Айдар будто и не слышал его отговорок. Вытащил из книжного плотного ряда тяжеленный том, стал одеваться. Пришлось и Косте браться за пальто и кепку.

На улице еще больше похолодало и натучилось. Казалось, вот-вот тронется первый снег, что для октября маловероятно, конечно. За староречьем, в оголенной роще, накапливались по-осеннему ранние и студеные сумерки.

— Привет, хлопцы! — крикнул дружкам Григорий Шапелич, проезжая мимо на своей рыдван-полуторке. Ее расшатанный, разболтанный кузов грохотал на весь Излучный. А цепи на лысых скатах позванивали тихо и мелодично, казалось, пересыпаются серебряные монеты. — К Анджею? Я тоже приду!..

Уехал Григорий, а Костя все еще думал о нем. Наверно, Григорий пошел в отца, потому что мать свою, которая преподавала в школе историю, даже отдаленно не напоминал. У Григория характер мягкий, дружелюбный, парень охоч на доброе дело. Вот и сейчас, поди, кому-нибудь из стариков дрова привозил из лесу, иначе бы не стал надевать на скаты цепи. А мать у него строгая, неразговорчивая, дружбы ни с кем не водит.

Айдар, засунув правую руку за борт бобрикового полупальто, хромал рядом и тоже о чем-то думал. Брови сдвинулись к переносице, взгляд — под ноги. Может быть, он думал о своей короткой ноге? Айдар тяжело переносил несчастье, его угнетала мысль о том, что на всю жизнь остался калекой. Потому-то он, видать, и вспыльчив. Ему постоянно мнилось, что над его скачущей походкой тайком насмехаются. И он не любил бывать там, где много народу, предпочитал копаться в библиотеке или сидеть у кого-то дома, где никого лишних. Возможно, поэтому частил он к Анджею и Танька тут ни при чем?

— Айда-ка лучше к дяде Сергею, — сказал Костя. — Может, у него какая новая книжка найдется.

— Зря ты на Анджея… Человек он добрый, понимающий.

Вон о ком, оказывается, размышлял! Костю заело:

— И от доброй собаки блох наберешься.