Высшая мера

— Мы, л-люди, странные существа, тетя Васса. Нас обязательно нужно р-рылом в дерьмо ткнуть, чтоб мы вспомнили о запахе роз. Вот наша степь, тетя Васюня, — чего в ней х-хорошего, особенно зимой? Холодно, пустынно, скучно — век бы не видать. А там, когда ты в любую минуту можешь оказаться трупом, когда от родной степи тебя отделяет целая война и ты не знаешь, ступишь ли сызнова на ее серебристые ковыли и горькую полынь, увидишь ли над ней ж-жаворонка… — Сергей широко провел ладонью по лицу. — Жизнь — всякая хороша, тетя Васса. К-конечно, м-можно всю жизнь метаться, м-мытариться, ища чего-то необычайного, высокого, а под к-конец — ввалиться в открытую дверь. С-скверно. Но и в расцвете лет и сил, к-когда цель так, кажется, близка, а н-нужно подниматься в атаку, из которой, ты это з-знаешь, живыми вернутся меньше п-половины…

— Успокойся, Сереженька, успокойся, сыночек. — Васса Ильинична смотрела на него горькими глазами и поглаживала его вздрагивающую на скатерти руку. — Ты, Сереженька, может, все-таки переночуешь? Дорога не шибко дальняя, да все ж зима, ночь. И зверь, Сереженька, погуливает. Много волка ныне. Иль лошадь попросить…

Сергей встал, засмеялся:

— Самый страшный з-зверь, тетя Васса, — человек. С волком легче общий язык найти, чем с ч-человеком…

Васса Ильинична положила ладони на его грудь, погладила пальцем желтую и красную нашивки за ранения. Что-то она хотела спросить, но, видно, не решалась. Наконец подняла вопрошающие глаза:

— К законной пойдешь?

«Значит, и она знает!» Чтобы скрыть растерянность и досаду, Сергей снял с вешалки шинель, стал одеваться, старательно застегивая выскальзывавшие из-под пальцев латунные пуговицы.

— Да, тетя Васса…

— Правильно, Сереженька… Грех деток сиротить… Тебя же там теперь сынок дожидается. — И улыбнулась: — Поди, на крышу вылез, папаню выглядывать. Писал, чай, что приедешь?

У Сергея не хватило духу сказать: нет, не писал. Кивнул: писал. Может, зря отказался от лошади? Через час был бы дома. А там — Настя, распроклятая любимая Настя, истосковался по которой — свет белый постылым кажется. И еще — сын. Оказывается, у него, Сергея, сын!..

Вскоре Сергей был уже далеко от Забродного. Знакомая, накатанная санями дорога слюдянисто блестит под луной, накалена морозом так, что под каблуками словно воробьи чирикают. Небо чистое, звездное. «Точно из пулемета расстрелянное», — машинально сравнивает Сергей. За снежной бахромой бурьяна — обручи коровьего скелета. Скользнула от него тень лисицы.

Вон и Убиенный мар! Величественно сияет снежный шелом на сумеречи горизонта. Дремлет в нем отвага минувших эпох, под толщей пластов хранят ее память ржавый меч да неведомые воины, смотрящие на восток пустыни впадинами глаз. Еще в детстве слышал Сергей легенду: если найдется смельчак и в иванову ночь приложит ухо к суглинистому мару, услышит он сабельный звон, плач полонянок и гортанную перекличку косматых орд…

Повидал Сергей и крови и смертей на фронте, а все равно с каким-то суеверным страхом проходил мимо мара. Сместил глаза с него вправо. Поле не ратное — хлебное поле. Минувшей зимой всей станицей задерживали на нем снег. Сколько просыпано здесь шуток и смеха! Лицо у Насти было разрумянившееся, глаза яркие, счастливые, а он, Сергей, все остерегал, остерегал радостным шепотом: «Ты не очень-то, Настуся…» Он уже знал, что она забеременела.

Белым кружевом завиднелись тополя и вербы, стали проясняться избы, улицы, в пышной бахроме — плетни и заборы.

Родина милая, примешь ли, обогреешь ли блудного, непутевого сына своего?!

Трехпалой солдатской перчаткой Сергей вытер выступившие вдруг слезы:

— Господи, хорошо-то как!

И едва не упал, чиркнув костылем по наледи дороги. Резкая, внезапная, как выстрел, боль пронзила сердце. Не стало хватать воздуха. Чтобы удержаться на ногах, Сергей всем телом навалился на костыль. С ужасом прислушивался к неровному, с замираниями, бою сердца: «Что это?!»

В минуту, когда человек находится на грани бытия и смерти, непроизвольно проносится перед его внутренним взором прожитое, главное и неглавное. И в этом молниеносном пролете мыслей, воспоминаний — неожиданно, как вспышка, как вопль: «Не то! Не так! Начать бы сначала!..»