Высшая мера

На улице светать еще даже не начинало.Весь лагерь был погружен в синие непроглядные сумерки. На небе, туго затянутом облаками, не было видно ни луны, ни звезд. Сверху уныло и уже совсем медленно спускались пушистые влажные снежинки, как последнее дыхание прошедшей за ночь метели. Темноту разрывали лишь одинокие полоски рыжего света от прожекторов на вышках, падающих то в одну, то в другую сторону. Вертухаи наверху бдили, не спали, боясь побега.

После относительного тепла барака на улице показалось совсем уж стыло. Я приподнял воротник телогрейки, чтобы поменьше задувало в шею, наклонил голову вниз, пряча ее от снежинок, и стал рядом с Качинским. Хочет он или нет, но других близких друзей у меня в лагере не было. Лев Данилыч промолчал, глядя куда-то вперед. Но и это уже было неплохим симптомом. Был бы против такого соседства, прогнал бы.

Ноги мгновенно промокли, утопая в свежем, мягком, как перина снегу по самую щиколотку.

– Ну-ка подтянись!– браво гаркнул Щеголев, размахивая руками где-то в начале колонны. Вот уж у кого энергии хватило бы на десятерых. Только в девять нас загнал, всю ночь пробухал вместе со служивцами и вот, в три часа ночи уже, как огурчик.– Лучший отряд, а телепаетесь, как коровы беременные!

Помимо воли, подчиняясь бешеному напору сержанта, мы ускорили шаг. Да и теплее так было в разы. Горячее дыхание вырывалось из трех десятков глоток, поднимаясь клубами пара над колонной.

– Василь! Совсем с ума сбрендил? – изумился дежурный по КПП, распахивая широкие ворота в лагерь.– Куда ты их гонишь-то?

– Сами изъявили работать, сволочи этакие. Спать не хотим, есть не хотим, говорят, Василь Васильевич,– проговорил, весело щурясь, Щеголев,– работать давай! Кровью и потом вину свою перед Родиной, перед всеми советскими гражданами желают искупить.

– Доиграешься ты, Василь! Ох, доиграешься…– покачал головой дежурный.– Начальник лагеря новый. Черт его знает, как отреагирует на такое самоуправство… И меня с собой потянешь!

– Не бзди, пехота! Мы ему сегодня такую выработку покажем, забудет обо всех нарушениях, да, сволочи?– обратился он к нам, подмигивая подленько.

От этого, мы ему покажем, заранее становилось страшновато. Уж слишком непредсказуем был характер начальника отряда, слишком явственно в глубине карих глаз мелькала мутная водица сумасшествия.

– Шевелись, сволочи!– я обернулся. Мы с Качинским заняли место примерно посередине. Хвост еще только выходил из распахнутых настежь ворот, а голова колонны уже почти достигла промки. Кислов с подельниками двигался позади. Ах да, вспомнил я, ворам же работать западло.

– Оглядывайся теперь, за тобой по пятам смерть твоя ходит…– неожиданно повернулся ко мне Качинский, заметив мой настороженный взгляд.

– Вижу!– вздохнул я.– Но сделать ничего не могу…

– Я б убил бы…– коротко бросил Лев Данилыч.– Пока тебя не убили!

– Да как же…

– Они ворье, бандиты! Для них твоих принципов не существует,– резко оборвал меня бывший белый офицер,– кончил его по-тихому и дело с концом, а шавки Кислова сами разбегутся. Они только с хозяином зубастые, а так…Шавки и есть!

– Я подумаю,– пришлось согласится мне, боясь признаться, что сегодня мне самому приходила в голову эта мысль. Но вешать на себя еще один срок, как-то не хотелось.

Промка представляла собой огромную вырубку. Вековые сосны, устремляющие далеко в небо свои лохматые пики, окаймляли ее по всему периметру. Поломанный молодняк валялся целыми кучами в высоту человеческого роста. Тяжелые длинный пятиметровые бревна аккуратно складировались в самом краю. Рядом с ними расположился засыпанный снегом небольшой сарайчик, где лежал сложенный инструмент. Именно возле этого сарайчика Щеголев нас и остановил. Несколько раз хрипло гавкнула сонная овчарка, почуяв что-то в лесу. Может дикого зверя, а может просто, чтобы не уснуть. Солдатня, сопровождающая нас, откровенно зевала, явно недовольная причудами Щеголева.

– А я вот шел и думал…Чего ждать-то? – улыбнулся Василь Васильевич.– Для чего нам свет нужен? Что вы топором по бревну не попадете, а? Или пилой промажете мимо реза? Такие враги трудового народа видеть ночью должны не хуже, а то и лучше зверья. Вы все свои поганые делишки ночью-то в основном и обтяпываете…Так что такие сумерки вам, что ясный день! Разбирай, инструмент…По парам и на валку. Раньше начнем, раньше кончим! Да и время за работой быстрее идет, глядишь, такую полянку каждый из вас вырубит, «десяточка» в лагере незаметно пролетит,– он ехидно улыбнулся, засовывая руку за пазуху, где еще с вечера топорщился початый пузырь самогона. Сейчас мы на работу, а он в сараюшку с кем-нибудь из солдатни, продолжать гулянку....

– Что же вы, твари безмозглые, не спешите искупить свой долг перед Родиной?– нахмурился Щеголев, когда никто из отряда не сделал шага в сторону сарая.– Кто-то у меня тут обещал двойную норму за попа сделать?

– Сука…– процедил Качинский, первым делая шаг к инструменталке. Свое слово он привык держать.

– Сука, гражданин Качинский, это собачья особь женского пола! А я твой Бог и начальник, ясно?