Высшая мера

– Почему вы так решили…– начала было она, но разрыдалась. Слезы, так тщательно и долго сдерживаемые, все-таки наполнили ее чашу терпения и вылились в самый неподходящий момент, когда она просто обязана была быть сильной.

– Вы это…не переживайте, значит…– Головко неловко гладил ее по спине, стараясь хоть немного успокоить.– Чего мне-то? Я и в дежурке перекантуюсь…А вы ступайте на квартиру ко мне. Там и печь натоплена, значит, да и спать есть где…А я в дежурке…на лавочке перекантуюсь, повторял он, не зная, чем еще успокоить рыдающую женщину.

ГЛАВА 24

Возвращались мы с Качинским с похорон отца Григория подавленными. Молчали, каждый думал о своем и разговаривать не хотелось. Тоскливо было как-то на душе, тоскливо и грустно, будто огнем прошлись где-то внутри тебя, выжигая все хорошее, что было внутри, любую надежду. Именно такая смерть батюшки показала всю безнадежность нашей ситуации, весь ее критический смысл, что выхода нет…и способ вырваться из этого ада только один.

Я был уверен, что Лев Данилыч, угрюмо шагающий рядом, думал сейчас точно так же. Кажется, за это сравнительно недолгое время он еще больше постарел, став, даже на вид, каким-то уставшим, вымотанным. Морщины, глубокими бороздами залегшие вокруг уголков рта, стали еще весомее, значительнее, а глаза…Глаза стали какими-то пустыми и обреченными..

За периметр лагеря нас пропустили без лишних вопросов. Срочник просто открыл нам ворота, искоса наблюдая за нашими передвижениями с легким сочувствием. Даже его, еще такого молодого, глупого, не боявшегося смерти, впечатлила смерть священника.

Мой ушибленный бок попрежнему ныл, отдаваясь в ребра глухой болью при каждом движении, не давая забыть об упавшей на меня сосне. Кто это был? Кислов с подельниками или просто роковая случайность, и виновник всего произошедшего просто побоялся признаться? Все сводилось к Кислому…Не зря же он таинственным образом исчез с промки, когда произошла эта беда! А значит от него можно было ожидать еще чего похуже. Петля врагов вокруг меня затягивалась. Их почему-то становилось все больше и больше…Коноваленко, Кислов, Седой со своими наполеоновскими планами…Ходи и оглядывайся теперь, потому что желающих воткнуть в спину нож, если не очень уж много, то достаточно.

В лагере стяола тишина. Почти все, кроме дежурных были в промке. Только возле нашего барака слонялись без дела мои сокамерники. За ними зорко приглядывали с вышек пулеметчики, как бы чего не вышло. На пороге нас встретил Федор, сладко потягивающий самокрутку, окутав себя облаком терпкого сизого дыма. Отсыревший табак чадил безбожно, но за неимением ничего, даже он был вполне курибелен.

Завидев нас, он ничего не стал спрашивать. По лагерю, несмотря на его огромные размеры, новости разносятся быстро. Сидельцы, наверняка, уже знали про отца Григория.

– Я так понимаю, работа на сегодня закончилась?– Качинский устало оперся на покосившиеся перила, обхватив голову руками.

– Как вас отправили в лагерь,– начал свой рассказ Федор,– примерно через часик, появился Ковригин и несколько орлов из роты охраны, подтянутые с автоматами на шее. К тому времени Щеголев уже успел окончательно набраться и спать в сараюшке для инструмента. Комиссар сразу ломанулся туда, попытался его разбудить, не вышло, только после нескольких пощечин тот пришел в себя. Оружие у Василь Васильевича отобрали. Под конвоем сопроводили в лагерь. Ходят слухи, что в сидит сейчас в ШИЗО, будут судить за халатное отношение к работе…Скорее всего шлепнут!– подытожил Федор.

– Было бы неплохо,– заметил Качинский,– сволочь он еще та…

– Кстати…– обратился он уже ко мне.– Тебя в бараке уже минут тридцать, как ждут!

Я переглянулся недоуменно с Львом Данилычем, ничего не понимая. Кто ждет? Зачем? Мелькнула мысль о Валентине, но я тут же ее отмел. Уж очень рискованно это было. Тогда кто? Но Федор был не настроен больше ничего объяснять, затоптал окурок и двинулся в барак. Заинтригованные мы проследовали за ним.

Барак шумел, как растревоженный улей. Бедная на эмоции и события жизнь сокамерников дала сегодня много поводов для горячего обсуждения. Сначала покушение на меня, потом отец Григорий, потом арест Щеголева…Одни события! Хоть какое-то разнообразие в такой однообразной лагерной жизни.

Зайдя внутрь, в душное помещение, где вонь сырой одежды смешивалась с запахом крепкого мужского пота и немытых давно грязных тел, я сразу все понял. Этого и следовало ожидать после всего, что случилось сегодня. Не мог наш день закончится благополучно, начавшись столь отвратительно.

На нарах отца Григория, пусть земля ему будет пухом, сидел Мотя, тот самый ближайший подручный Седого и прихлебывал чифирь из металлической обугленной кружки. Вокруг него образовался небольшой кружок по интересам, в котором самые молодые обитатели барака наперебой горячо ему что-то рассказывали. Завидев меня, он тут же отставил кружку, встал и шагнул навстречу. Лицо его, обычно улыбчивое и доброжелательное, не предвещало ничего хорошего.