Высшая мера

Я подошел поближе, рассматривая парня. Никаких следов борьбы, синяков. Ушибов и ссадин – абсолютно умиротворенное лицо, как будто он был даже счастлив закончить свой путь так.

– Кто-нибудь что-то слышал ночью?– спросил я, осматривая сокамерников.

– Ты свои замашки ментовские брось! Чай, не в кабинете у себя на Лубянке допросы тут устраивать!– буркнул Кислый, сверля меня упрямым мстительным взглядом. Федор со своими работягами отвернулся, а отец Григорий с Качинским пожали плечами.

– Тихо вроде все было!

– Да сам он, б…я буду!– бросил вор.– Вы только гляньте, морда какая счастливая! Понимал, что на зону попадет, там опетушат! Слаб он…Слаб был! А так ушел красиво!– повторил зэк.

– Кто ушел?! Ну-ка, отошли от решетки, животные! Харей к стене, глаза в пол. Руки за спину! Ноги на ширине плеч! Живо!– прокричал сержант, хватая наган из кобуры. Они вместе с Ковригиным тоже окончательно проснулись и рассмотрели труп на полу камеры.

– Оглохли что ли!– щелкнул замок. Молодой лейтенант дождался пока мы примем указанную позу и ворвался в камеру.

– Твою ж мать!– сплюнул он, склонившись над самоубийцей, проверяя пульс. Хотя и сам понимал, что ни о какой жизни там не может быть и речи. Мертвец уже остыл и начал покрываться желто-синими трупными пятнами. Кровь свернулась несмываемым коричневым пятном под ним.

– Суки!– процедил он.– Кто вальнул? Говорить! Быстро!

Ковригин бросился к Кислому, обдав того запахом свежего перегара. Посмотрел ему в глаза, даже попытался тряхнуть за плечи, но вор ловко угнулся.

– Сам он! Сам, начальник! Вон и «мойка» в ладонях! Засыпали стонал под шконкой, а проснулись, труп.

– Кто вальнул, суки! Признавайтесь, твари!– не остановился на Кислом взбешенный Ковригин.– Ты? – от вора бросился он к Федору, но тот смотрел куда мимо офицера, делая вид, что не понимает вопроса.– Или ты, батюшка, надоумил? Или ты, контра? Говорить!

– Сам он, товарищ лейтенант…– глухо проговорил сержант.– Для нас для всех лучше будет, если сам…

Мысль опытного конвойного я понимал. Сообщи в лагерь сейчас, что совершенно убийство, начнутся долгие разборки. Комиссии и прочее. Ковригину не поздоровится, куда смотрели? Почему допустили? Дело все равно прикроют и спустят на тормозах, но нервов попортят изрядно, потому и настаивал сержант на самоубийстве. Хотя я лично сам был уверен, что без Кислого тут не обошлось. Конечно, ворам запрещено самим морать руки, но вот «шестерки» его вполне могли ночью помочь пареньку уйти в мир иной. Я мысленно даже прикинул, как это могло происходить. Дождались пока мальчишка заснет. Перевернется на спину. Один закрыл рот, чтобы кричать не мог, а второй резанул по венам. Потрепыхался, подергался под напором и все… Мне показалось, что я даже рассмотрел краем глаза довольную ухмылку Кислого.

– Хорошо…– согласился с младшим по званию офицер НКВД. Встал, отряхнул руки, брезгливо вытирая их чистым свежим белым платком, показавшимся после грязи тюремных камер и вонючей одежды чуть ли не белоснежным. Мама когда-то мне каждый день клала на работу такой же…Только с вышитой на боку ромашкой.– Пусть так… А вы…Запомните, твари, что как только приедем в лагерь! Я с каждого! Слышите! С каждого шкуру спущу…Понятно?!

– Так точно, гражданин начальник!– вразнобой отозвались мы.

– Вольно, животные!– процедил Ковригин, выходя из камеры. Сержант тут же следом щелкнул замком, замыкая решетку.

– Эй, начальник!– торопливо вскочил Кислый на нарах.– Ты куда?

– Кислов, я что перед тобой отчитываться должен, а?– нахмурился сержант, кивая на металлический прут, стоявший возле бочки с водой.

– А жмурика куда?

– Ты может предлагаешь мне его к себе забрать? Рядом на нары положить, да стеречь?– ехидно усмехнулся конвойный.– Вы завалили паренька, вы с ним и до прибытия в лагерь существовать и будете. Пусть полежит, Кислов, он не кусается, да и сосед не шумный…– вдвоем Ковригин с помощником расхохотались над не очень уж остроумной шуткой. Качинский поморщился.

– Так нельзя, начальник! Тут тепло…Он вонять будет!– возмутился товарищ Кислого. Тот самый, что был с синяком под глазом, как рассказал мне отец Григорий, поставленным ему Львом Даниловичем в пылу идеалогического спора.

– Извини, Портнов, но вагон-холодильник я не заказывал для вас,– улыбнулся Ковригин.– Приеду я в лагерь, меня спросят, получил ты десять зэков, а привез девять, а где один? И что им сказать? Что у меня этап трупную вонь не переносит? Пришлось жмурика, который в дороге окочурился, на перегоне выбросить? Отдыхай, Портнов!

– Хоть не топите!– попросил Качинский.– Сами же с нами нюхать будете…

Сержант несколько секунд подумал и кивнул.

– Вот это предложение дельное! Сразу видно аристократа!– тут же плеснул в буржуйку воды, чтобы погасить еле тлеющие с ночи угли. Они зашипели, обдали паром., поднимавшимся клубами к потолку вагона. Сразу возникла мысль о бане. Будто по мановению волшебной палочки зачесалось почти все тело. Я с трудом вспомнил, когда мылся.

– Прости его, Господи! – прошептал отец Григорий, снимая через голову свою потрепанную черную рясу, накрывая ею мальчишку.