Высшая мера

Видимо, и Петро считал, что дела у них идут не так уж плохо. Иначе почему бы так блестели его глаза? Нет, обед будет своевременно, можно не сомневаться. А главное — прикоснулись они к настоящему делу, к огню. Все-таки здорово строчили пулеметчики. Своими глазами видели мальчишки, как от меткого огня пригибались, падали на землю охваченные паникой ряды петлюровцев. Падали многие, поднимались не все. Жаль, конечно, не пришлось ребятам нажать на гашетку пулемета. Но подносчик патронов — тоже фигура…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

22

Старый Никифор заскучал. Поправился он окончательно — так, по крайней мере, казалось ему. Голова больше не болела, даже страшный шрам от удара почти полностью спрятался в отросших волосах. А то, что был такой же тощий, как в больнице, тревожило его мало. «Были б кости, а мясо…» — и он оживленно потирал руки.

Прошла неделя со дня ухода бронепоезда на задание, и беспокойство стало овладевать стариком.

И наконец Тимчук отправился к Мартынову, в ЧК.

Тот встретил его приветливо, усадил за стол, спросил о здоровье.

— Окреп я окончательно, — и, перехватив недоверчивый взгляд, дед горячо добавил: — Ей же богу, окреп!

И дальше старый Никифор потребовал от Мартынова выполнить давнее обещание — послать его, Никифора Тимчука, на бронепоезд.

— Погоди, погоди, — перебил Терентий Петрович. — Насколько мне помнится, разговор у нас был о железнодорожных мастерских, то есть о строительстве бронепоезда, а не о службе на нем.

Никифор встал:

— Та-ак, спасибо, уважили. Мальчишки мои, значит, пускай с бандитами воюют, а я буду тут без дела околачиваться.

— Дело мы тебе, Тимчук, найдем. А насчет пацанов твоих — первый раз слышу. С Сухоруковым и Денисовым придется поговорить, нехай детишек в команду не зачисляют…

По чести говоря, уполномоченный ЧК тут покривил душой: он отлично знал, что хлопцы ушли на бронепоезде. Но не хотелось ему отпускать туда же и старика: слаб еще…

И все-таки Никифор добился своего. Усталый и вконец рассерженный Мартынов, тяжело дыша и вытирая рукавом гимнастерки пот со лба, писал записку командиру бронепоезда, просил принять деда. А расписался на бумаге так сердито, так яростно, что разлетелись из-под пера фиолетовые брызги чернил. Взглянул Терентий Петрович в глаза Тимчуку, бросил перо — и расхохотался. За ним и дед.

Провожая к дверям своего просителя, Мартынов посоветовал:

— Подожди день-другой. Придет «Витязь». Мы тут ему паровоз меняем, даем бронированный, только вчера закончили обшивку листами. Ну, и дрезину постараемся достать.

— А зачем ждать? — возразил дед. — Двинусь-ка я на Каменку, все равно им эту станцию не миновать, если на город пойдут.

— Ну, как знаешь, упрямый ты человек! — Мартынов еще раз внимательно посмотрел на старика и уловил в его глазах беспокойство, точнее, еще один вопрос, не менее важный, чем то, о чем они уже не без труда договорились. Мартынов понял правильно.

— О сыне хочешь спросить?

Старик молчал, боясь услышать что-нибудь страшное, молчал и ждал, и все в нем натянулось, замерло…

— Ну так знай, дорогой. Пока ты в больнице очухивался, Иван твой успел попрощаться с лазаретом и снова полк водит!

— Как так? — радостно выдохнул Никифор, веря и не веря. — Ведь он же тяжелый был.

— Молодой крепкий организм, не то что мы с тобой, товарищ Тимчук, понял?

— Тебе-то, Мартынов, рано в старики записываться.

— Н-да, одним словом, скоро увидишь своего орла. Я ведь и сам давно с Ванюшкой не разговаривал: последний раз, пожалуй, под Царицыном… Ну, будь здоров!

Шел Никифор по улице как хмельной. Вот она, жизнь! Вся в поворотах: то темным-темно, то снова солнышко выглядывает. Уходят беды, перемалываются. А скоро покончит народ с бандами, очистит земли свои, заводы отстроит — и в каждый дом счастье заглянет. Да не просто заглянет, поселится навечно…

Только очутившись возле знакомых ворот, старик понял, что совершенно незаметно для себя проделал значительный путь… У калитки стояла Ленка. Обрадовалась очень.

— Здравствуйте, дедушка, вы, значит, дома?

— Давно уже, целую неделю. А тебя что-то не видать.

— Мы с папой в лесу были, у нового лесничего. И снова туда же едем.

На крыльцо своего дома вышел отец Лены — довольно высокий, с бородкой, в шляпе из светлой соломки. Он беззвучно, кивком, но весьма уважительно поздоровался с Тимчуком, чуть приподнял шляпу. Подойдя к изгороди, сказал:

— Пора, дочка.

Ленка все же успела спросить у старого Никифора о Славке и Петре, но что он мог ей ответить? Уехали хлопцы, да, уехали… за город. А когда вернутся — пока вопрос.

— Заглядывай, навещай, счастливо вам! — и проводил их глазами. И подумал: «А отец-то ее на Чехова похож, только пенсне не хватает».

Еще постоял немного у ворот и решил:

— Пора и мне в дорогу.

Какие у старика сборы? Положил в мешок самое необходимое — вот и все. До станции Каменка более тридцати километров, а транспорта нет: лошадь и телега были давно мобилизованы. Дед, собственно, передал их добровольно для нужд родной армии. Теперь, думал он, придется потопать, если ничего попутного не подвернется…