Высшая мера

Вскоре Славка, отправленный под конвоем на Каменку, предстал перед хорунжим. Казаки доложили, что мальчик, должно быть, с бронепоезда.

— Откуда ты такой чумазый? — спросил хорунжий и, неожиданно достав из-под жупана круглое дамское зеркальце, протянул его. — На, полюбуйся, какой ты красивый.

Славка ожидал, что перед его носом начнут размахивать пистолетами и шашками, а тут ему зеркало суют. Он пожал плечами. Ну да, грязный, лицо черное, в земле и дыме, с кровоподтеками.

Вокруг него стояли вояки. Как на подбор. Один — чубатый, со шрамом через всю морду — еле держался на ногах, другой — с вислыми усами, в гуцульской сорочке — весь обвешан оружием. Что арсенал… Именно поэтому более всего поразил Славку сам хорунжий: он был похож… на человека!

— Никто тебя пальцем не тронет, говори правду, — услышал мальчик.

«Думает лаской взять… Дулю тебе!»

— Молчишь? — взвился на дыбы тот. — Обыскать сукина сына.

Славка и сам забыл, что у него в карманах. Так, случайные вещи, — ключи, оказывается, винтовочный патрон, кусок марли вместо платка. И вдруг поверх всего этого бандит положил на стол письмо.

Хорунжий сразу же потянулся к нему. А Слава весь сжался — но только на секунду. Он тут же выпрямился и даже повеселел.

— Письмо это секретное, не трожьте.

Хорунжий снова принял спокойно-издевательскую позу:

— Секретное? Что ты, мальчик, какие у тебя могут быть секреты от дяди!

Все вокруг рассмеялись. Хорунжий самодовольно огляделся.

Тогда Славка рванулся к столу и накрыл конверт ладонью.

— Это письмо лично атаману Буряку, только возьмите — он вас зарубит!

На лице хорунжего отразилось удивление. Он сказал:

— Сейчас проверю… Тем более что Григорий Степанович Буряк мой друг и однокашник. Он мне простит мое любопытство.

Хорунжий быстро пробежал глазами написанное. И сразу переменился.

— Чего ж ты, пацан, сразу не сказал?.. Иди умойся. Есть, наверное, хочешь?

— Хочу, — ответил Славка и направился в сени, умываться.

— Ну, а как живет Оксана? Я ведь и ее знаю.

— Хорошо живет, — Славка поливал из кружки, отфыркивался. — Она в театре работает. «Наталка-Полтавка», «Сватанье на Гончаривке»… знаете? Она там главные роли играет. Красиво играет.

Славка отказался от полотенца и вытерся своим куском марли. И снова отвечал на вопросы.

Он врал, врал упоенно. По дороге, когда его вели сюда, он решил говорить одно. Дескать, шел из города, а у железки как раз начался бой, рядом снаряд упал, — вот он и спрятался… Но теперь он решился даже на дерзость.

— Понимаете? Как она мне письмо вручила, так я и подумал: «Где ж мне искать Григория Степаныча? Только у банд… у самостийников, значит». Ну, прихожу на вокзал. А тут бронепоезд отправляется, против ваших отрядов, значит. Я р-раз! И вцепился в последнюю платформу.

— Так ты на бронепоезде был? — удивился хорунжий. — Не брешешь?

«Вот те на! — подумал Славка. — Первый раз за весь вечер правду сказал, а он не верит».

— Конечно был, ей-богу!.. А за Каменкой ваша пушка ка-ак дала по платформе, я и вывалился из нее.

— Это точно! — загудели бандиты. — Крепко мы саданули ему!..

Славка не отказал себе в удовольствии охладить их пыл:

— Из людей-то один я там был. А так… рельсы там, бревна.

— Ну, да, балластная платформа, — снова загудели бандиты, радуясь, что все так чудесно сошлось. Сплошная правда.

— А не знаешь ли ты, парень, сколько там пушек и пулеметов? — неожиданно спросил тот, со шрамом.

Славка развел руками.

— Чего не знаю, того не знаю. Всю дорогу на том балласте сидел.

— Ну, а сам ты кто есть?

— Просто человек. Ни за красных я, ни за белых, сам за себя.

— Ну и дурак, — разозлился хорунжий. — Ты украинец и должен быть за самостийников.

«Дулю тебе!» — снова подумал Славка, а вслух уклончиво сказал:

— Надо присмотреться.

Внезапно он вспомнил о Петре. «Увидел бы, какой спектакль я тут им устраиваю!»

Славка ел хлеб с салом и решал: как стемнеет — дам деру. Они всерьез поверили мне, охранять не станут.

Но плану этому помешало появление Буряка.

Как только о нем доложили хорунжему, тот приказал:

— Пригласите сюда немедленно.

Буряк вошел в хату усталый, покрытый пылью. Пожал руку хорунжему, сел и пододвинул к себе стакан.

— Приятный сюрприз, — сказал хорунжий, показывая на Славку. — Письмецо тебе, Григорий…

И снова начались расспросы, теперь уже Буряка.

— Ты где Оксану видел? Когда?

И опять Славка, подогрев себя, фантазировал:

— Я в театре каждый день бываю. Ну, почти каждый… Нас туда зовут, когда надо толпу изображать. Вот и говорит мне теть Ксана: так и так. А за это тебе — золотую пятерку! — и, боясь, что Буряк захочет посмотреть монету, быстро добавил: — Я ее на жратву променял, на колбасу и хлеб.

— Узнаю Оксанину щедрость, — улыбнулся хорунжий. — Что будешь делать, Григорий, поедешь?

— Не до этого сейчас, — сказал Буряк.

— Я бы на твоем месте подумал. Тут есть одно обстоятельство… А ну, хлопец, выйди, погуляй пока…

Славка вышел из хаты. Со стороны станции слышались голоса, лязг оружия, конское ржание. А с другой стороны хаты резко начиналась степь, и, погруженная в темноту, она была спокойной, бестревожной; уйти в эту сторону можно, наверное, довольно легко.