Высщей категории трудности

Когда Толя счастлив, он не может молчать. В такие минуты он жаждет осчастливить мир и нас, в частности, своими грандиозными планами. «Братцы, я вам построю такой дом, что вы ахнете. Вы не думайте, что если я не архитектор, так не могу строить дома. Я построю вам дом, в котором не будет ни одного несчастного, в котором никто никогда не будет плакать. Мой дом будет вмещать тысячу квартир и будет стоять на берегу реки. Или на берегу озера. В нем будут только южные квартиры и ни одной северной. Понимаете, в плане он будет выглядеть как треугольник. Ни черта вы не понимаете! Все вы мезонщики. Пи — мезон, ми — мезон… Кому нужны ваши атомы?»

Но тут уж все дело испортил Вадька. Взял да и обиделся: у него вообще с утра клюква во рту. Среди нашей семерки пятеро физиков и только Вадька — настоящий ядерник. Конечно, его задела пламенная речь именинника больше всех. Вадька, когда обижается, всегда смотрит на обидчика сверху вниз и бубнит как в бочку: «Только прорабы…» (в «прорабы» Вадька вложил с полкилограмма яда), «… только прорабы могут перепутать Бора с Даллесом».

А Броне море по колено!«Не будь Бора и Оппенгеймера, Хиросима и Нагасаки не были бы сожжены бомбами».

Боже, как мало надо, чтобы люди полезли на стенку. Петухи! Мои милые добрые парни, чтобы не поделили? Вадька петушится и наскакивает на любого, кто не согласен с его взглядами на физиков и физику.

«Давай коллективно плюнем на бомбы», — уже шел на мировую Броня. В конце концов Вадя все же успокоился, и Броня перешел на тему о Paупe: «Откроем на Payne целебный источник?! Вот это было бы здорово! Представляю: Полярная Мацеста. «Сообщение ТАСС. На Приполярном Урале группой туристов — энтузиастов открыто теплое озеро, содержащее целебные воды». Даешь Мацесту, Рауп!»

Броня просто приплясывал от восторга. Он смелыми штрихами на снегу прокладывал бетонные шоссе и рисовал необыкновенный дворец.

«Здесь Приполярье. Здесь мало солнца. Так сделаем и крышу курзала стеклянной! Куполом. А оболочку можно поставить на растяжках». В общем, Броня сегодня был просто чудо.

Вдохновение — сестра таланта. Это тезис Вадьки. Если он имел в виду Броню — он тысячу раз прав. От поздравлений Броня совсем захмелел, Всю поляну изрисовал. Снежные санатории, снежные города, снежные дворцы…

Какая же красотища здесь! На перевале в Соронгу нас приветствовали шесть витязей — останцев. Свистят, дудят, улюлюкают, негодяи. Совсем как болельщики на стадионе. До смерти испугали Васенку. А Броня убежден: неспроста, говорит. Клад сторожат. Эти осташки, пожалуй, повнушительней не только Семи Братьев на Таватуе, но и идолов на Мань — Пупы — Нёре.

Ну и погода! На перевале «реве та стогне», а здесь, на биваке, царство тишины. Стукнешь палкой по елке, а на тебя снегопад. Глеб ткнул палкой, палка двухметровая, а до земли не добралась. Вот так Малик! Мне бы такую шубу.

Эх, что может быть прекраснее горного воздуха? Где еще можно встретить такие могучие кедры, кронами под облака? Сказка. Где еще можно так крепко выспаться, как в дырявой палатке на высоте тысячу метров! Что может быть прекраснее чувств туриста, на четвереньках вскарабкавшегося на вершину? Ничто и нигде!

А Васенка сегодня что — то грустная. Поссорилась с Глебом, что ли? Сидит в палатке, все пишет…»

Неожиданно около палатки раздался шум. Громко говорили о каком — то лабазе, продуктах и лыжах.

Я вышел. У костра Корольков — перворазрядник из отряда Васюкова — рисовал на снегу схему Малика.

— Вот здесь наша палатка, а вот здесь мы его и нашли.

Нашли лабаз сосновцев. Лабаз был почти рядом с нами, чуть выше по Малику. Посреди полянки возвышалась снежная пирамида, увенчанная парой лыж. Можно было только удивляться, как эту пирамиду не заметили раньше — наша лыжня проходила в десяти метрах.

Новиков с неохотой оторвался от дневника, пошел вместе с Вороновым и со мной осматривать находку.

В лабазе обнаружили десять банок молока, тушенку, масло, сахар — одним словом, пятидневный запас продуктов. Сверху гитара, пара лыжных ботинок, пара теплых войлочных.

Стоя на полянке, я вдруг ясно представил себе сосновцев. Здесь они отдыхали перед восхождением. Между двух кривых берез у них была натянута палатка — на березках остались следы от веревок, перед палаткой горел костер, — под снегом там нашли угли. Кто — то из них играл на гитаре, пел песни… Тишина, снежное безмолвие. Лишь периодически со стороны останцев доносятся стоны.

Лабаз — еще одна утраченная надежда.

Воронов и я вернулись в лагерь. Прокурор, верный своему долгу, остался составить протокол на месте находки.

Группа Черданцева уже была в лагере. Не пробились! Двое обмороженных, один на плато при возвращении повредил ногу.

Вход в каньон они не нашли. Назад возвращались по компасу.

— Идти надо верхом, — хмуро подвел итоги своей неудачной экспедиции капитан. — От вершины «950» — та, что за останцами на восток, — надо спускаться к ущелью. Я так думаю.