Высшее общество

Пока Ходдинг ехал в такси от Пенсильванского вокзала, он испытывал странную эйфорию. Это чувство было стойким и полным жизненной силы, ему не страшны были волны самоанализа. По привычке он попытался разложить свои эмоции по полочкам, но лишь пришел в замешательство, и ему захотелось хихикнуть. Ну, пусть будет так, – он счастливо вздохнул и прикрыл рот рукой, чтобы таксист не увидел его дурацкой ухмылки.

Одной из причин охватившего его счастья было то, что он так твердо держался с Сибил. В самом деле, он насильно сунул ей в кошелек десять тысяч, и она, как и ожидал Ходдинг, отказалась принять деньги. Она даже всплакнула. При мысли о ее слезах появившаяся на лице Ходдинга улыбка, которую он прикрыл рукой, стала еще шире. Конечно, все это было порочно, – нет – поправился он, – искаженно, но… Его врач будет доволен. Ходдинг действительно сумел приспособиться к своей власти, а не бежать от нее. И никакого чувства вины, никакого! Он полез в карман за блокнотом, в который заносил существенные наблюдения за своим поведением. Память, как сказал его доктор, это просто экран, но совокупность экранов, как в механике поляризованного света. Однако, как только он поднес карандаш к бумаге, такси уже привезло его на место. «К черту», – сказал он сам себе счастливо, важно вылез из такси и дал шоферу пять долларов на чай.

Внутри «Ла Белль Рив» царило ощущение благополучия и гармонии – внутренней гармонии, он был уверен в этом, – которое усиливалось благодаря вспышкам добрых чувств. Темноволосая Джульетта, которой он вручил, словно дар, свою шляпу, взамен наградила его полной любви улыбкой и обдала запахом духов, идущим от ее прелестной груди. У Ходдинга было сильное искушение задержаться в средиземноморском великолепии этой улыбки, но хозяин, мистер Амандуйе, уже пробрался между мясистыми приветливыми пальмами и увлек его за собой с мягкостью и точностью хирурга. А там уже повеяло на него дурманящей, почти как наркоз, приветливостью мистера Александра, метрдотеля. Несомненно, эти уважаемые люди расцветали от его присутствия. Может быть, их жизнь и не была монотонной, но его визиты в Нью-Йорк несомненно становились для них событием. Он чувствовал, что его голова была бассейном, и в нем плавали дельфины. Славно – хотя бы только на миг – славно быть столь богатым!

В красном зале уже собрались гости, и как будто только его ждал роскошный стол – заливное, мороженое и блюда, приправленные трюфелями. Он пожимал и целовал руки, пробираясь вдоль длинного стола и, наконец, уселся подле Карлотты Милош, подставившей ему округлое плечо, чтобы он отпробовал его, как пробуют грудку каплуна с жемчужным отливом. Сидевший слева от него Гэвин Хэннесси, выглядел как нельзя более уместно и нарядно: его слегка напомаженные ресницы и усы блестели. А слева от Гэвина расположились Бигги, великанша из Готтенберга. Ее робкая улыбка и откровенный наряд почему-то навеяли Ходдингу мысли о призраках. Ну конечно! Он стукнул себя по лбу правой рукой, в то время как левой хлопнул Хэннесси по плечу. Ее посещал призрак, призрак Гэвина, и он принес свои поздравления актеру, продолжая хлопать его по мускулистой спине.

За столом был и набоб из Чандрапура, сиявший конфетной приветливостью. Подле него устроилась Диоза Мелинда, чья достославная грудь, застрахованная у Ллойда, была прикрыта лишь тонким, как влажная паутина, светло-голубым шелком. Эта пара полушарий была известна тем, что легко разила знаменитостей: сегодня она чаще всего указывала на Деймона Роума, который все еще находился под очарованием Летти Карнавон и время от времени впадал в забытье; поэтому Диозе пришлось перенести огонь на более доступного набоба.

Во главе стола сидел Андрэ Готтесман с Анеттой Фрай, которая выглядела до неправдоподобия девственной, что в сущности, соответствовало, если не состоянию тела, то состоянию ума. У разместившихся сбоку от нее матери и отца было такое выражение, будто недавно открылось, что они тайно голосовали за Нормана Томаса или были пойманы нагишом на Женской Бирже в Бронксвилле.

Баббер Кэнфилд, перегнувшись через стол к Ходдингу, сказал:

– Чертовски благородно, – и Ходдинг не мог не согласиться с этим гениальным по духу замечанием.

Он почувствовал себя еще более довольным, когда узнал, что этот прием – лишь первый из целой серии свадебных вечеров и сама свадьба состоится через неделю или около того. Ходдинг не мог бы сказать – почему это так радовало его, казалось, ему нравилось абсолютно все. В том числе и пурпурные виноградины, которые он ел из рук Карлотты Милош. Вообще говоря, он любил виноград, но его раздражали косточки. А так как врачи рекомендовали ему избегать всего, что его раздражает, Ходдинг недоумевал – почему виноград был так восхитителен. Пальцы Карлотты тоже были восхитительны: крошечные, розовые, округлые, они походили на соединявшие их виноградины, и Ходдингу хотелось укусить их так же, как и ягоды.

Он попробовал бы так и сделать, конечно, сначала слегка, если бы не ясный высокий голос Анетты Фрай, от которого вдруг стало невозможно спрятаться.