Высшее общество

Здесь и таилась причина, доведшая ее до полуобморочного состояния в ту ночь, когда она сидела в борделе и смотрела на «шоу». Но не только здесь. Тогда в ней зародилось и стремительно возрастало сомнение в самой себе. Ей надо было знать, что она не только зритель, ей надо было вновь почувствовать свое могущество, желанность и, в конце концов, свое существование. Вот почему она должна была покинуть эту безумную, глухую тишину темного «театра» и снова ожить в любовном акте.

Всему этому и многому другому, что прояснилось для нее, она была обязана Жоржи: «…будем добры друг к другу и не будем создавать проблем». Так он сказал тогда, и так оно и было. Все было добрым, успокаивающим, ясным. В Жоржи было что-то, что заставило ее простить себя саму, и с прощением родилось успокоение. Она была необыкновенно благодарна Жоржи и улыбнулась при воспоминании. Но она не была влюблена в него и никогда не полюбит. Но ей очень хотелось рассказать обо всем Полу. Изменит ли она Полу еще когда-нибудь? Один раз? Или никогда? Трудно сказать. Но теперь она могла отделить то, что хотела получить от Пола и только от него, от того, что она хотела получить от других мужчин вообще (включая Пола). И эта разница была жизненно важной. Но в эту область она еще не углублялась. Что касается Ходдинга… она улыбнулась. Он страдал от того, что лишился услуг Карлотты. Сибил была готова расцеловать Карлотту за то, что она их разлучила тогда. Теперь, когда она знала, что Ходдинг всегда будет иметь мягкую подстилку в виде Карлотты, на которую можно упасть (если ему заблагорассудится оставить Сибил раньше, чем она его), она могла вздохнуть спокойно. Теперь она будет очень внимательна и добра к Ходдингу, поскольку ее собственный кризис миновал, а совесть очистилась.

Да, теперь в процессе размышлений она внезапно обрела чувство совести. До сих пор за исключением мелких угрызений (заставляющих ее оставлять чаевые портье, притворяться, что она испытывает оргазм, не пользоваться духами своей горничной) сама мысль о совести казалась ей претенциозной, бессмысленной и старомодной, как газонокосилка с ручным управлением. Не было никакого резона тащить наверх такую громоздкую штуку.

Теперь… но разве можно теперь сказать, что в ней проснулась совесть? И что нужно, чтобы разбудить ее? Конечно, ничего. Совесть либо есть у человека, либо ее нет. Понятие о добре и зле может потускнеть, стереться, о нем можно долго не вспоминать, но оно вернется, вернется совершенно неожиданно и будет встречено одновременно с радостью и разочарованием. С радостью от того, что оно все-таки вернулось, и с разочарованием от того, что вернулось оно таким жалким.

Этим своим открытием она тоже хотела поделиться с Полом. Оно радовало ее, так радовало, что она тихонько засмеялась. Как странно, что она с нетерпением желала поговорить с ним на такие темы. Каким счастьем будет слышать его голос, обонять его запах, ощущать его тело на себе, в себе… Но она сохранила присутствие духа и честность, чтобы остановить ход своих мыслей. «Не так быстро, радость моя, – говорила она про себя. – Какое счастье будет перебрать с ним все события этой чертовой недели».

Утро прошло прекрасно, полдень – еще лучше. Дорога Напа-Сент-Эллен представляла собой вытянутую в линию дистанцию гоночного круга в Тарга Флорио. Она была почти такой же узкой и извилистой и почти так же хорошо оборудованной, как трек в Сицилии. Дорожный патруль штатов охотно шел на сотрудничество и открывал путь в шесть часов утра и в два часа дня. В остальное время они освобождали некоторые участки дороги, так что Ходдинг мог ездить довольно быстро, хотя и не на полной скорости.

Теперь они сидели в единственном приличном в Сономе weinstube,[30] перебирая события прошедшего дня. Лицо Ходдинга горело от солнца и удовольствия. Пол, который провел прошедшую неделю вне дома, выглядел черным и хмурым, как суданец. Он прокатился с Ходдингом всего два круга, а остальное время проверял масляные фильтры и тормоза, и с хронометром в руках наблюдал за ходом других двух машин. Они взяли на испытание три «Скорпиона» и по счастливой случайности ни один из них не был сломан при перевозке.

Иногда он останавливался, чтобы промочить горло глотком прекрасного местного каберне, и сверялся по растрепанной записной книжке с заметками, сделанными за день.

– Да, и теперь… – сказал он, – тормоз. Я не оставлю вас в покое, пока вы не запомните. Каждый раз, когда вы приближаетесь к повороту, вы тормозите в последний момент и цепляетесь днищем. Это сбавляет скорость.

– Я знаю, – ответил Ходдинг, – я все время забываю.

– Так, давайте я попробую объяснить, чтобы вы не забыли. Эти новые тормозные тяги очень прочные. Но мы не знаем, что с ними произойдет после четырех или пяти часов нагрева. Они не должны сломаться, но кто его знает, черт побери, что может произойти. Если вы научитесь тормозить плавно, вы сэкономите кучу стали. Усекли?

– Усек.

– В особенности, если не будете давить на тормоз так зверски. Тогда они проработают еще шесть-семь часов. Все понятно?