Выставка

Поскольку это не шуточки шутковать, можно сказать, что для меня все сложилось по-божески, учитывая, что новый контейнер, предназначенный для перерабатываемых отходов, установленный вплотную к ранее упомянутым у мини рынка, контейнер, которому нельзя отказать в некоторой пасторальной мягкости линий на голубом фоне с желтыми звездочками в круг, в красоте и сдержанности, принимая во внимание, что в последний момент (после того, как мы с соседом Владицей съездили на местное кладбище хоронить бабку с непростой, заверенной штампом историей жизни) без лишних вопросов врезался в душу, заняв в ней, так сказать, почетное место. Выдержал я беспорядочные нажатия соседа Владицы на газ и сцепление, вращения баранки, каких не бывает без веры в высшие силы, бордюры, собак с поджатыми хвостами и симпатичными мордами, телеграфные столбы, резкие торможения, рыдания ребенка в коляске. О, какая бы рученька после всего пережитого не восприняла бы грубую хватку как нежнейшую ласку, лишь бы только ноженьки соседа Владицы прекратили не поддающиеся никакой логике сгибания и толкания, а сучение конечностями перенеслось бы с педалей автомобиля на торную тропинку (на определенном участке тропы со временем прижилась мелкая галька с паркинга), которую сосед Владица топтал так, словно на ней вырастали все новые и новые педали сцеплений и тормозов, а не одуванчики и подорожник. Он мотался, сжав мою руку и крутя ее туда-сюда, словно это был руль. Еще с середины тропинки нам пришлось дать задний ход. Он сигнализацию забыл включить. Забыл, сказал он, мать ее так. Сигнализация на его микролитражке состояла из двух проволочек и механизма, выдранного из утробы дочкиной плачущей куклы. Ети его в душу. Эта матерщина относилась к тому моменту, когда ему пришлось пострадать от руки родной дочери. К самому акту включения хэнд-мэйд сигнализации сосед всегда подходил со всей строгостью, решительно нахмурившись. Сначала он, как и следует, загонял машину на стоянку, потом подходил сзади, укладывал ладони на багажник, при этом старательно отталкиваясь от земли, потому что по какой-то причине следовало именно сзади как следует потрясти машину с полминуты, и только после этого сигнализация включалась. Во время этой операции взгляд соседа Владицы блуждал где-то в небесных сферах. Если сигнализация включалась, то давала о себе знать кукольным плачем. Вот и в этот раз сосед опять уставился в небесные сферы, протягивая к ним руки, и от этого головокружительного процесса глаза его разбежались так, что один из них сквозь очки уперся в микролитражку самым строгим образом, хотя в этом взгляде было больше показухи, чем настоящей строгости, потому что в тот же самый момент второй глаз он не спускал с меня, наблюдая, чтобы – преодолев с попутным ветром метра полтора до места, где оставил меня – опять ухватиться за мою руку. Держись, машинка моя, да и я, сама видишь, тоже с него глаза не спускаю.

Я тоже как-то держусь, в том смысле, что мне экзоскелет не нужен. Тем не менее, интересно будет узнать, если сосед Владица не прекратит так сильно переживать, какой участок моей руки и насколько побелеет по сравнению с моей белой майкой, какая часть мышцы побелеет, а какая посинеет. Осматриваю себя со всех сторон в надежде обнаружить, не протянул ли сосед тайком сквозь рукав своего старомодного пиджака, из которого не вылезал ни летом, ни зимой (пиджак словно был сшит по технологии «климакон», так что летом охлаждал, а зимой согревал), какую-нибудь трубочку, или что-то наподобие, и не подключился ли ко мне, возможно, даже внутривенно, чтобы непрерывно высасывать меня даже на расстоянии, мотаясь вокруг да около.

Так, так, еще немножко, покровительски и загадочно похлопал меня сосед Владица по той самой руке (не посинела ли она между делом?), по тому месту, где она сгибалась под углом в девяносто градусов. Хлоп, хлоп, хлоп. Хлопал он меня так, чтобы трубочка ни в коем случае не выскочила, чтобы не пришлось искать вену и опять тайком к ней (вене) подключаться и начинать все сызнова. Хлоп, хлоп, хлоп. Отныне и навсегда!

* * *

Было бы неплохо, если бы вы переплыли на другой берег!

Кто-то, за неимением иной, воспользовался единственной возможностью, и на обратной стороне таблички, где масляной краской был написан совет, внес в него мелом определенные небольшие коррективы.

Табличку, позволю напомнить нам, чтобы не забыть, повесили на козырек и измазали масляной краской примерно девять недель тому назад, во время проводов в последний путь жены Владицы – Евицы Перц.