Выстрел

Он давно уже понял, что делает что-то не так, что был предназначен для иного, что способен был на что-то большее и серьезное, но не мог сконцентрироваться на мыслях об этом, и они скользили, как тени, в его мозгу, влекущие куда-то "туда", но отбрасываемые, отсекаемые ленивой и грубой долей его сознания. Он как бы наблюдал свою жизнь из темного, потайного убежища, видел - будто чужим взором, - как она, извиваясь змеей, ползет у его ног, и эта змея должна когда-нибудь кончиться, а у него нет силы, нет внутренней воли очнуться от этого угара, увидеть настоящую жизнь такой, какой она есть, - и оставался в только одном ее проявлении, сообщающем единственное состояние и превращающим его жизнь в один миг, вырваться из которого, за пределы которого он не может. Он так привык к нему, так "закрутился", так был занят - разговорами, какими-то непонятными делами, хождением по магазинам, покупками, какими-то операциями, телефонными звонками, и т.д. и т.п. - что уже забыл, что это лишь временное состояние, что это не жизнь, но у него не было возможности даже на минутку остановиться, чтобы о с о з н а т ь, чтобы открыть, что он должен что-то в с п о м н и т ь, и он откладывал этот акт "вспоминания" от одной операции до другой, от одного дела до другого, которые он заводил по привычке, почти не задумываясь. Пока, наконец, он вообще не забыл, что "вышел", вышел лишь на минутку, вышел с намерением тотчас же вернуться, что где-то "дома" его ждут накрытый стол и гости, ждут его, вышедшего из дому в магазин, ждут его, хозяина, ждут продуктов, покупок, за которыми он вышел, но он не возвращается, он не помнит уже, не знает, кто он и что он намеревался сделать. Он помнит только, что должен был что-то вспомнить, но что -- он не знает, и это наполняет его незатаенной досадой, все обостряющимся зудом, который является предвестником непоправимого, заставляющим его хвататься за каждое уходящее мгновение. Так проходит вся жизнь, и он так уже больше не возвращается, не приходит назад в тот дом, из которого вышел лишь "на минутку", он лишь смутно ощущает, что вся жизнь его превратилась в эту "минутку", что он так никогда и не проснется и не увидит больше никогда настоящего мира...

Может быть, он думал о жене, которой изменял, о сыне, которого бил по голове и заставлял часами стоять в узком пространстве между шкафом и стенкой, если тот приносил из школы неудовлетворительные оценки...

Дождь все так же шептал в темноте за окном, а Петров все сидел один на один со стеной, и как-будто мысленно чокался в одиночестве, слушая, как шуршание воды "поворачивает" его мысли.

А в это время к шатру цирка подходил мальчик. Он смотрел на ярко освещенные вход и рекламы, и его чуть худощавая фигурка казалась сделанной из стекла, хрупкой и оченъ маленькой на фоне дождя, афиш и ярко освещенного пространства, окруженного полутьмой. Он подошел ближе и посмотрел наверх, запрокинув голову, проходя под натянутыми тросами, державшимися на кольях, и водя из стороны в сторону взглядом. Он чувствовал себя одиноким в этом мире, и, в тоже время, был наполнен и опьянен иллюзией противостояния этому непонятному, затаившемуся, заключенному в себе пространству, возможно, первый раз оставшись один на один с этой гигантской, до конца еще не разгаданной стихией окружающего, и это вселяло в него настроение бодрости и артистизма, чувства собственной значимости и значимости окружающей его среды. Может бытъ, он представлял себя в большом городе, а, может быть, мечтал стать артистом и теперь наслаждался интимностью, словно принадлежащей только ему, наслаждался такой близостью к замку своей мечты.