Выстрел из прошлого

— Это результат известного всем нам дела малышки Джессики, малыша Ричарда и некоторых других нестандартных случаев, когда настоящая мать, одумавшись, делает попытку вернуть своего ребенка, прежде чем постановление об усыновлении войдет в силу. Тогда какая-нибудь лазейка в законе — скажем, ее же собственная ложь касательно возможного отцовства — дает ей долгожданную возможность вернуть ребенка назад. Естественно, газетчики страшно рады подобным случаям. Окружив всех участников этой сцены плотной стеной, они главным образом стараются «запечатлеть момент, когда кричащего, испуганного ребенка вырывают из рук приемных родителей и отдают людям, которых он до этого никогда в жизни не видел». Как драматично, верно? Средства массовой информации поднимают жуткий вой, все в восторге, но дело в том, что это совсем не то, чем мы занимаемся.

Увлекшись, Адель широким шагом расхаживала по импровизированной сцене. Видимо, разговор пошел «не по сценарию», но ее это скорее воодушевило. Теперь она вся пылала благородным негодованием.

— Ей-богу, у меня скулы сводит от злости, когда кто-то говорит мне, что я, дескать, не могу себе этого представить просто потому, что мне никогда не доводилось испытывать ничего подобного. Честно говоря, я всегда считала себя достаточно чутким человеком. Но штука в том, что люди, родившиеся в нормальной семье, действительно просто не в состоянии понять, каково это — знать, что тебя усыновили. Они не могут представить себе, что такое иметь чудесных, любящих отца с матерью и тем не менее каждый день до рези в глазах смотреть в зеркало, мучительно пытаясь представить себе своих родителей, тех самых, давших тебе жизнь. Почему они отказались от тебя? Что заставило их сделать это? Какие они? Что ты унаследовал от них? Даже если оставить в покое гены и то, что нам в последние годы стало известно о законах наследственности, разве не интересно узнать, кто они, твои биологические родители?

Откуда-то слева опять раздался робкий голос:

— В агентстве, через которое меня усыновили, на все мои расспросы ответили, что я, конечно, имею полное право получить информацию, но только чисто медицинского характера. Но если они, дескать, не смогут гарантировать своим клиентам полную конфиденциальность, тогда вся система усыновления пойдет прахом.

— Позвольте, я попробую угадать. Могу поспорить, вы были усыновлены через одну из католических организаций, — сказала Адель.

Кое-кто в толпе собравшихся понимающе рассмеялся — видимо, речь шла о хорошо знакомых вещах. «В каждом сообществе свой собственный, непонятный другим язык, свои шутки и истории», — вспомнила Тесс.

— Да, мне тоже хорошо знаком этот аргумент, — продолжала Адель. — Только он немножко устарел, вы не находите? Я хочу сказать, он ведет свое начало с тех времен, когда в обществе бытовало устойчивое мнение: дескать, все «отказные» дети, родившиеся в результате греховной страсти, несут в себе следы пороков их родителей и уже поэтому не имеют права знать, кому они обязаны своим появлением на свет, — иначе, мол, откроется столько постыдных тайн, что наше общество содрогнется от ужаса. Но на дворе у нас двадцать первый век — во всяком случае, так было с утра, — и в наши дни для незамужней женщины нежелательная беременность не что иное, как досадное недоразумение. К тому же все чаще и чаще бывает наоборот, когда для незамужней женщины беременность становится новым толчком в карьере. Между Ингрид Бергман и Мадонной всего-навсего одно поколение. И когда в качестве аргумента вам говорят: «Это стыдно!» — не бойтесь ответить: «Вовсе нет. Мне не стыдно — стыдно должно быть вам!»

Джекки вертела в ухе сережку, то расстегивая ее, то снова застегивая с резким щелчком, и так без конца.

— А вас в свое время тоже усыновили? — спросила женщина слева.

Адель улыбнулась:

— Признаюсь вам по секрету — я мать троих детей. Все они в настоящее время уже работают в Американском национальном институте здоровья. И мне все чаще стало приходить в голову, что у меня, похоже, стало слишком уж много свободного времени.

Тесс обратила внимание, что при этом замечании многие женщины рассмеялись. Мужчины же продолжали хранить молчание, только у некоторых лица стали смущенными.