Выстрел из вечности

– Голубуска, три бутылоськи Русской, – сказал Иван Петрович продавщице.

На улице старик стал опять самим собой. Он смотрел себе под ноги и молчал. Я тоже не знал о чём говорить, да и не хотелось раньше времени вспоминать какие-то случаи, факты, детали. Просто идти и ни о чём не думать. Такая ходьба успокаивала, притупляла остроту восприятия. На третьем этаже пятиэтажного здания Иван Петрович позвонил в квартиру.

– Сейчас, сейчас, – послышался за дверью женский голос, а потом, – Ваня, это ты? Давно жду.

На пороге появилась женщина лет сорока трёх, полногрудая, но не полная. Сразу было видно – следит за собой. Густые, чёрные волосы уложены на голове кольцом, губы слегка подкрашены.

– Снимайте свою одежду. Я отлучусь на одну минутку, – сказала она и ушла.

Через несколько минут она появилась в зелёном, шёлковом платье, улыбающаяся и какая-то вмиг подобревшая. Иван Петрович, взглянув в её лицо, ожил, прошёл на кухню, вытащил из сумки бутылки и поставил на стол. Хозяйка приготовила закуски. Журавлёв на правах хозяина налил в стопки водку.

– Ну, так стос, Зинуска, за насу с тобой свадебку. Вот и свидетель, – сказал он.

– Иван, брось паясничать, – не поддержала женщина игривого тона, – лучше выпьем молча.

Больше он её не задирал, успокоившись как-то сразу, будто в нём надломилось что-то важное в его жизни. А Зинаида на него ноль внимания: ела, пила и смотрела мне страстно и с вызовом. Мне было неудобно от этого открытого взгляда, но я упорно молчал. Зинаида завела радиолу и пригласила меня на танец. Иностранная певица чего-то ждала, надеялась, любила. Я чувствовал, как под тонким шёлковым платьем бьётся жаркое сердце тоскующей женщины, и вся она возбуждённая, горячая льнула ко мне. Крупные, карие глаза искали во мне ответа на свой порыв и откровение. И была в ней притягательно – ласкающая сила истрадавшейся души. Мне показалось, что я влип, растворился в её теле. Танец кончился. Она с трудом оторвалась от меня, села на диван.

Иван Петрович поднялся из-за стола, подошёл к раковине, ополоснул руки, вытер полотенцем. На лице появилась маска.

– Ну, ладно, Зинуска, голубуска, надо идти. Спасибо за хлеб, соль, – сказал Журавлёв, – а ты Слава, мозешь оставаться, смотри, как зенщина растревожена. Не оставлять зе её в таком состоянии.

Зинаида ничего не ответила, просто зарделась ещё больше, сверкнув в сторону старика ненавидящим взглядом. Я тоже поднялся и пошёл одеваться вместе с Журавлёвым. Он ещё раз сказал, мол, оставайся, но в его голосе не было уверенности.

На улице, когда мы вышли из квартиры, я отметил про себя: вот Большая Медведица, а это Малая, вон сгорает звезда. В окне нашей знакомой потух свет, видно очень расстроилась.

С севера дул сильный ветер. Похолодало. Иван Петрович застегнул свой плащ на все пуговицы. Шёл с боку меня, понурив голову. Вскоре я услышал всхлип, повернулся. Журавлёв утирал платком нос. Мне стало как-то неудобно видеть его слёзы, я отвернулся и стал смотреть в сторону станции, где гудели поезда.

– Что, Слава, смотришь так недоумённо? – тихо вздохнул Журавлёв, – правда, я и эта женщина – несовместимость. Но Зинаида и моя покойная Оксана, как две капли воды, что походка, что взгляд, что фигура. Но как только она заговорит, как обухом по голове, чувствую бездну, пролегающую перед ними. Сразу становится не по себе. Начинаю сравнивать голос Оксаны и Зинаиды. Между прочим, жена меня встречала радостно. Заметив меня, где-либо на улице, летела ко мне, как на крыльях. Не было случая, чтобы она прозевала этот миг. Мне порой казалось, что она только и следит за тем, когда я приеду. Для неё это был великий праздник. А когда Оксана почувствовала, что у нас будет ребёнок, спросила: «Ваня, ты рад? Я боюсь, что тебя не будет дома». – Эх, Слава, молодость, глупость.

– Почему? – вмешался я в его рассказ.

– Да хотя бы потому, что верим разным слухам, сплетням и ревнуем без всякой меры.

– Так-то оно так, если женщина ещё красива, то и мужчины на неё оборачиваются и хотят завладеть ею.