Выстрел в Метехи. Повесть о Ладо Кецховели

К порту подошел таможенный чиновник. Может быть, тот самый, который вскрыл посылку со стереотипным клише «Искры». Как похожи все таможенные чиновники! Тот, что проверял на пристани в Одессе багаж у пассажиров, выпячивал грудь, поднимался на носки, чтобы казаться выше, дотошно просматривал чемоданы и баулы и ко всему придирался. Сколько нужно перемен и времени, чтобы у маленького чиновника, маленького человека исчезло желание унижать других и чувствовать себя от этого значительнее? Когда в таможню вошел генерал, чиновник перестал пыжиться, согнулся, и сделал он это, будучи уверен, что генералу понравится его угодливость, и генералу в самом деле понравилась приниженность чиновника. Самое отвратительное, что с обеих сторон все это не было игрой, а вызывалось внутренней потребностью. У одних — потребность унижаться, у других — унижать, и если их поменять местами, тотчас переменятся и потребности. Что это — приспособляемость ради того, чтобы выжить, отсутствие достоинства, стремление, с одной стороны, подтвердить свое право на захват чужого куска, а с другой — попытка даже путем унижения сохранить то маленькое, что у него есть?.. В саратовском поезде, когда все пассажиры уснули, сосед — румяный купец — вдруг заговорил с ним. — Мечту имею — жениться. Чтобы девица маленького роста была, нежная, волосы светленькие, как у ангелочка, и чтобы все мне потом прощала, все… Не знаете, в каком городе такая девица на выданье есть? Может, встречали? Вы не по торговой части? — По торговой. — Так я и подумал. А вы не слыхали — говорят, что царь наш крепко зашибает, то есть водку пьет? Я это знаете почему спрашиваю? Другая мечта моя — с царем по-свойски штоф водки распить. И слыхал я еще, будто в кои-то года, вроде в семнадцатом столетии, царя чистых кровей подменили и поставили простого, не то из мужиков, не то из мещан, поэтому имена у них такие: Лександра, Миколай. Правда это? — Если бы и так, — сказал Ладо, — вам-то что от этого? — Лестно, если своя косточка в царях. — Ладо усмехнулся и закурил. Купец присматривался к нему. — Вы не из цыган будете? — Ладо рассмеялся: — Наблюдательный вы, я и правда кочевник. — Так скажите тогда, исполнятся мои мечты или не исполнятся? — Станете ли вы царем? — Я про такое не спрашивал. — Но про себя подумали. — Ишь ты, — пробормотал купец и немного отодвинулся. — Вы лучше насчет девицы скажите. — Скажу. Познакомьтесь с высокой, да черноглазой, да озорной, женитесь и сами ей все и всегда прощайте. Еще одно добавлю — когда на место приедем, пустите меня к себе ночевать дня на три, и пусть и околоточный, и соседи только одно знают, что я по торговой части и ваш знакомый. — Чего? — купец оцепенел, снял картуз и вытер пот со лба. — Так, значит, вы вовсе не но торговой части? — Не бойтесь, не грабитель я. — Ишь ты, заковыку какую мне обладили! Чтобы я прощал, а не мне прощали. Вы что же хотите сказать, что я должен стать не таким, каков я есть? — Да, - сказал Ладо. — Ну, не знаю, господин, вы, конечно, не из цыган, не знаю, как там… Тьфу ты, прямо промеж рогов вы меня долбанули! Люблю таких, как вы, своеобычных. Ладно, валите ко мне, купили вы душу мою со всей моей требухой. Ночуйте у меня, ешьте, пейте, никого не бойтесь! — он опять оглянулся на пассажиров и понизил голос. — Скинете Миколу? — Обождем, пока вы с ним штоф водки разопьете.

Ладо ушел от моря и стал бродить по городу, останавливаясь иногда у витрин или закуривая, — филеров за ним не было. Осторожность не мешала размышлять о том, о чем само собой думалось, и это создало иллюзию полной освобожденности, сняло привычное напряжение. Мир многослоен и глубок; как объяснить душевные переломы каждого отдельно взятого человека, мужика, вскричавшего с облегчением: «А-а, пожалел!», купца с его затаенным стремлением достичь власти или хотя бы приблизиться к ней, с его чувством вины за это стремление и потребностью в прощении.

На перекресток выехал фаэтон. Ладо скорее угадал, чем разглядел седока, и вошел в подъезд дома.

Фаэтон медленно проехал мимо. Костровский удобно сидел на подушках, положив на колени фуражку, и с любопытством осматривал дома. «Красивый человек, — подумал Ладо, — и не одинок в своей идее о технической революции».

Опустив глаза, Ладо прочитал на мозаичном полу надпись по-латыни «salve» — «здравствуй». Чем объяснить, что в подъездах одних домов написано «salve», а в других «vale» — «прощай»?

Цокот копыт отдалился. Ладо вышел из подъезда и проводил взглядом, фаэтон. Vale, Костровский!