Выстрел в Метехи. Повесть о Ладо Кецховели

— Я действительно не знаком с социалистическими теориями, — осторожно сказал Ладо, — и меня лично ваши доводы убеждают, но разве, если отвлечься от нас с вами, техническая революция даст людям равенство? Разве не останутся те же наши и беки, только уже от науки?

— Сытые, образованные, технически грамотные народы, — сказал Костровский, — сами изберут для себя наиболее разумные формы правления. Так что овладевайте наукой, сударь.

— Увы, в гимназии я хуже всего успевал по математике. Всего наилучшего.

Попрощавшись с Костровским, Ладо направился к выходу. Поезд уже подходил к платформе. Надо выйти после того, как поезд тронется.

Ладо поболтал с проводником.

Пробил станционный колокол, паровоз загудел, и, как только платформа стала уходить назад, Ладо спрыгнул и зашагал к станционному домику. Обернувшись, он увидел в тамбуре вагона, за дверным стеклом лицо Ставраки.

За станцией ждали пассажиров дрожки.

— В город! — сказал кучеру Ладо. — Ошибся, понимаешь, думал, уже Баку.

— Проводник не мог сказать, дурная голова? Садись, господин, недорого возьму.

Ветер дул жарко, ровно — словно сухая душная стена двигалась. На зубах скрипел песок. Прячась за спиной кучера, Ладо соображал, к кому пойти. Пожалуй, к Грише Согорашвили — заведующему винным складом Удельного ведомства, а от него на конспиративную квартиру.

На окраине деревушки, которую огибала дорога, женщины с криками бежали за цыганкой, бросая в нее камнями. Цыганка, плача, обернулась, стала что-то объяснять, но в нее снова полетели камни, и она, ускорив шаг, скрылась в овраге. Женщины, шумно переговариваясь, пошли к домам.

Ладо проводил их взглядом. Возле одного из глинобитных домиков торчало из-за глухого забора одинокое дерево. Ветер старался согнуть его, а оно упорно сопротивлялось. Если бы рядом росли другие тополя, деревцу было бы легче. Но в здешних песках и на камнях почти ничего не растет. Не то что на Днепре. В Киеве густые парки, под Полтавой он насмотрелся весной на цветущие вишневые сады, а как прекрасны пахнущие хвоей леса в средней полосе России! Ладо словно воочию охватил все, увиденное за лето: и могучее течение Волги, и влажный, отдающий солью и йодом морской воздух, и бурный говор Терека и Арагви, и людей, говорящих на разных языках, но одинаково умеющих любить и страдать. Сколько сил надо положить па то, чтобы убедить всех людей, что освобождение придет к ним только тогда, когда они поймут — не может быть свободным и счастливым человек, живущий на берегах Оки, если другой человек — кавказский горец — в нищете и в неволе.

Румяный, подвижный здоровяк Гриша Согорашвили обрадовался.

— Давно не видел тебя, Датико! Соскучился! Вах, как рад!

Кроме них в винном подвале никого не было.

— Ты один? — спросил Ладо.

— Иди, там в комнате Енукидзе с гостем.

Авель здесь! Ладо распахнул дверь и увидел за столиком, на котором стояла бутылка вина, Авеля Енукидзе и напротив него… Ставраки. Как этот тип пробрался сюда?

Ставраки, побледнев, вскочил. Авель опередил его, бросился к Ладо и крепко обнял.

— Вернулся! А к нам приехал… Познакомьтесь, товарищи: «Отец Нины»…

Ставраки провел рукой по лицу.

— Вы… «Отец Нины»? Господи! Я — «Маша». «Маша»? Человек, который по заданию «Искры» должен был приехать в Батум, а оттуда в Баку? Ладо, еще раз проверяя, испытующе посмотрел на смугло-оливковое лицо, улыбающиеся толстые губы, на умные глаза и прыснул. Они оба, тряся друг другу руки, хохотали, не в силах выговорить и слова. Авель ничего не понимал.

— Мы ехали в одном купе, — объяснил ему Ладо, — и, кажется, боялись друг друга.

— Вы всерьез напугали меня! — в восторге сказал «Маша».

— Приняли за филера? — спросил Ладо.

— Нет, но вы как-то странно присматривались, и я не мог понять… Не то в чем-то подозревали, не то… Я себя чем-нибудь выдал?

— Вы мне понравились, но в ваших глазах было напряжение. Потихоньку ели ночью. На меня зачем-то поглядывали, — стал припоминать Ладо. — Костюм на вас мешковатый… Мне трудно даже объяснить. Я колебался, не мог понять, кто вы на самом деле. Вы румын?

— Еврей.

— Для чего вы назвались хозяином типографий?

Меня это насторожило.

- Типографское дело — моя легальная профессия. И Ставраки ведь тоже подлинное лицо. Только он сейчас где-то в Петербурге и не подозревает, что его именем кто-то пользуется. Я перепугался, когда вы начали приставать ко мне с вопросами. А потом еще этот инженер кричал о революции и ругал царя! Я решил побыстрее испариться.

— Прятались вы не очень удачно, — с усмешкой заметил Ладо. — Но я тоже решил поскорее исчезнуть с ваших глаз. Что ж, сядем, послушаем вас, да и вина попробуем.

Гость полез в нагрудный карман.

— Прежде всего, — сказал он, — я должен передать вам, Отец, вот это, — он протянул Ладо иностранный паспорт. — Он настоящий, бельгийский, со всеми визами.

Предчувствие ротмистра Лунича

За окном ослик цокал копытами по булыжной мостовой.

Мужской голос басил:

— Земля, земля! Черноземный земля!