Выстрел в Метехи. Повесть о Ладо Кецховели

К вечеру, когда тюрьма затихла, Ладо лег на пол и приложил к холодному цементу ухо. Если вечером внизу работают, он должен услышать… Действительно, ухо уловило ритмичное постукивание. Так, теперь выждать, когда будет перерыв, и чем-нибудь несколько раз ударить по полу. Можно позвать и через окно, но если услышит часовой? Надо приглядеться, прислушаться, определить, где пост часового, а потом уже… Рисковать не стоит. Он вскочил на ноги и подошел к окну. Политических к типографии на пушечный выстрел не подпустят, там работают уголовники. Интересно, какая у них машина? Судя по стуку, скороходная. Великое изобретение! Что еще можно сравнить с созданием печатного станка, что дало человечеству больше, чем мысль, идея, чувство, мечта, размноженные и разнесенные по свету?! Создатели печатного слова, вот кто произвел подлинную революцию! А не то ли говорил и попутчик в поезде, Костровский? Уж не начинает ли Ладо соглашаться с ним? Нет, все равно нет! Подобно тому, как печатное слово не смогло облегчить участь угнетенных и униженных, никакая электрическая машина не уничтожит неравенства людей, не защитит их от грабежа и произвола!

Часовой ходил где-то справа. Шаги отдалились, затихли. Не стучит и печатная машина. Ладо свистнул.

— Эй, внизу! Подойдите к окошку!

От автора. Старый Тифлис

И вот мы с Варламом в Тбилиси или, как его называли раньше, Тифлисе. Для нас не существует новых районов города, новых названий улиц, новых мостов, театров, мы не замечаем автобусов, троллейбусов и автомобилей…

Мы сели у вокзала в такси, попросили, чтобы шофер ехал помедленнее.

Варлам одет в черкеску. Где он хранил ее до сих пор? И неужели не растолстел со времен своей молодости? Черкеска сидит на нем, как влитая. Варлам очень старается помочь мне во всем, иногда даже немного неуклюже и наивно. Трогательный старик!

Шофер с любопытством поглядывает на Варлама в зеркальце. Варлам замечает это, усмехается и говорит мне:

— Попади ты в своем синтетическом костюме в прошлый век, кучер обязательно спросил бы у меня: откуда это чучело?

Шофер засмеялся. Он уже не молод, гладко выбрит, в белой рубашке с галстуком.

— А ты что, — спросил он у Варлама, — из прошлого века выпрыгнул?

В Тбилиси легко переходят на «ты».

— Прямым ходом оттуда.

— Хе, я же тебя знаю, — сказал шофер, — по телевидению видел. Ты руководитель хора столетних колхозников.

— Ошибся, дорогой, — возразил Варлам, — я не руководитель, а солист. «Мравалжамиер» в моем исполнении слышал?

— Куда ехать?

— Приказывайте, господин, — с улыбкой сказал мне Варлам.

— Поедем по городу.

— Поезжай прямо, потом сверни на Михайловский, то есть на Плехановский проспект, — распорядился Варлам и развалился на сиденье с видом человека, показывающего свой дом, — напомни мне, пожалуйста, насчет года.

— Проедемся по последнему году прошлого века.

— Мчись, Мерани мой, неудержим твой бег и упрям. Размечи мою думу черную всем ветрам! — продекламировал Варлам строки из Бараташвили.

Была поздняя осень, и ветер гнал по мостовой опавшую листву.

Не успели мы проехать квартал, как Варлам схватил меня за руку.

— Видишь человека в шляпе? Шофер, поезжай медленнее.

У самого края тротуара шел небольшого роста худенький человек в пальто с поднятым воротником и в шляпе, надвинутой на самые брови. Руки он держал в карманах.

— Вылитый Саша Цулукидзе, — шепнул мне Варлам.

Словно почувствовав, что мы говорим о нем, человек посмотрел на такси. Глаза у него были черные, как остывшие угли. Так смотрят люди, у которых что-то болит внутри. Он закашлялся, остановился и, когда кашель заглох, свернул за угол.

— Цулукидзе прожил недолго, — сказал Варлам. — Умница был, хороший публицист. Смерть меньше других щадит талантливых людей.

Цулукидзе был ровесником Ладо, в гимназии писал стихи и рассказы. В то лето, когда Ладо сидел в Лукьяновской тюрьме, Саша приехал в Тифлис и сотрудничал в газете «Иверия», потом перебрался в Баку, организовал вечерние курсы для рабочих, а затем учился на юридическом факультете Московского университета. В Тифлис он снова приехал в 1899 году уже зрелым революционером.

— Мне в самом деле посмотреть бы на Цулукидзе, — сказал я, — увидеть его вместе с Ладо.

— Все в твоей воле, — ответил Варлам.

— Чего-то не пойму, — сказал шофер, — кто вы такие и что задумали.

Я объяснил. Он резко затормозил и повернулся к нам, сияя из-под усов улыбкой.

— Смотри ты, как повезло. Я ведь наследственный извозчик. Дед мой держал фаэтон, а отец был кучером на конке. Потом на вагоновожатого трамвая переквалифицировался. Раньше бы приехали, пока отец жив был!

— Он что-нибудь вспоминал о Кецховели?

— Не помню. Может и вспоминал. А уж знать — наверняка знал. Ладо был человек, что надо! Жаль, тюрьму снесли, в которой он сидел. Святое место!

Позади засигналили машины. Высунувшись из окна, шофер крикнул:

— Проезжайте, не видите, делом занят! Подумаешь, князья, объехать не могут! — Он посмотрел на Варлама. — Сколько тебе лет?

Варлам. ответил. Шофер присвистнул.