Выстрелы на пустоши

Мартин проходит вперед, к заколоченному окну, возле которого сумрак пронизан уличным светом. Здесь кресло. Он садится и через щель в ставнях смотрит через дорогу на «Оазис». Как часто Снауч шпионил отсюда за бывшей невестой и ее дочерью? Какие воспоминания оживали в нем, какие надежды он лелеял в сердце? Охватывал ли его трепет волнения, когда мать Мэнди выходила в конце дня, чтобы занести внутрь рекламный стенд. Вскидывала ли она взгляд, смотрела ли через дорогу, давала ли понять, что видит своего преследователя в его логове? И что происходило после того, как она исчезала внутри, дверь закрывалась на ночь и огни гасли? Наверное, именно тогда он возвращался за столик и искал утешения на дне бутылки, разговаривал с воображаемыми собеседниками, объяснял свои мотивы умершим ветеранам?

Мартин отходит от окна и садится за столик, где в последний раз беседовал со Снаучем. Мысли сворачивают к Мандалай Блонд, та сейчас в запертом книжном и недоступна точно так же, как в свое время для Снауча ее мать. Мэнди красивая, красивая до муки. Это даже не обсуждается. И умная, смышленая, независимая. А еще молодая и мятущаяся, хлебнула бед куда больше, чем заслуживает. С другой стороны, метания – удел молодых, старики попросту жалки. Поживешь, и острота ощущений уйдет: ум станет рациональнее, сердце откажется от борьбы, душа смирится. С возрастом все дряхлеют, как снаружи, так и внутри. Отклик на те или иные события становится инстинктивным, человек коснеет. Застарелые обиды, шоры на глазах, самооправдания. Начинаешь принимать все как должное. Когда мы молоды и честны, это волнует нас намного больше. Возможно, Кэтрин Блонд говорила дело, настоятельно советуя дочери разобраться с личными демонами прежде, чем исполнится тридцать.

При мысли о женщине, запертой за дверью книжного, Мартин чувствует укол вины. Подступают угрызения совести. Мэнди… зачата либо потому, что ее отец изнасиловал мать, либо потому, что та ему изменила. Выросла, нося позорное клеймо обвинений в изнасиловании, страдала от пренебрежения местных, единственной защитой от которых была непокорная Кэтрин Блонд, ведущая свою собственную молчаливую войну. В конце концов Мэнди бежала из Риверсенда, но так и не сумела сбежать из него по-настоящему и, растранжирив юность в Мельбурне, вернулась в городок ухаживать за больной матерью. И оказалась здесь добычей Байрона Свифта с его внешностью, харизмой и эгоистичными нуждами. Байрон Свифт проскальзывал к ней под одеяло и между ног, давал утешение и сбегал, получив ровно то, что хотел. Убийца из Афганистана, притворявшийся кем-то другим. Затем он погиб от пули, по сути покончил с собой, заставив бедного Робби Хаус-Джонса жить с грузом вины. А беременную любовницу бросил. Оставил совсем одну растить малютку-сына и ухаживать за умирающей матерью. И все же Мэнди до сих пор любит Свифта. Любит достаточно сильно, чтобы защищать в полицейском участке через год после смерти – глупое и бесполезное проявление верности, как ни крути. А что потом? Он, Мартин Скарсден, очередной вор в ночи, достойный кандидат на членство в клубе одиноких горемык, собирающихся в винном салуне. Что он ей дал? Немного компании, немного печали. Немного человеческого тепла в одинокие риверсендские ночи.

Взяв один из пустых стаканов, Мартин рассеянно подносит его к губам и, спохватившись, ставит обратно. Глупо… хотя чего стыдиться – ни свидетелей, ни даже призраков. При мысли о себе губы кривит саркастическая усмешка, в которой нет юмора и очень мало сочувствия.

Байрон, черт бы его побрал, Свифт! Священник с руками по локоть в крови, военный преступник, осеменитель одиноких женщин Риверайны – Фрэн Ландерс, Мэнди Блонд и только Богу известно, скольких еще в Беллингтоне, скольких до него. Экий захолустный Распутин!

Мэнди знает, что он застрелил у церкви пятерых. Зачем идти в полицию с дневником, чтобы очистить Свифта от обвинений в убийстве немок? Может, она считает это преступление более гнусным? А кровавую бойню у церкви Святого Иакова – чем-то вроде спонтанного эмоционального взрыва, тогда как похищение и возможное изнасилование немок – зло, умышленное и садистское? Что Мэнди защищает? Репутацию бывшего любовника или собственную пошатнувшуюся веру в него? А может, наследие, завещанное сыну, чтобы однажды, когда ему откроется правда, тот думал о своем отце чуточку лучше, чем она о своем? Боже!

Мартин оглядывается. Голова трещит, неплохо бы сейчас найти в этом пыльном сумраке непочатую бутылку.