Выстрелы с той стороны

А еще Эней молился. Чуть ли не впервые в жизни молился по-настоящему, почти бессознательно и непрерывно, об одном шансе из ста. О том единственном шансе, который был ей нужен. Он давал немыслимые обеты, лишь бы именно эта ампула трамала, именно этот пакет регидрона остановили раскрутку шока.

Ночь они провели в доке, утром Игорь с документами и ключами Билла отправился к нему домой, взял там его одежду и карточку, наложил грим и купил в аптеке медикаменты. Потом они разложили заднее сиденье джипа и устроили Мэй там. Десперадо уложили в багажник, а Билла разместили на столе в кубрике, накрыли простыней, надписали и закрыли в доке вместе с пьяным врачом. Раз уж начали, сказал Игорь, — доведём до конца.

Эней, скорчившись в три погибели, ехал рядом с Мэй. Кровь не унималась. Он расходовал сначала пакеты Билла, потом — пакеты, купленные Игорем. Потом — свою. Игорь не подходил по Kell-фактору. Из-за усталости и потери крови тянуло в сон, но спать было нельзя — и Эней колол стимуляторы. Поэтому в каждый текущий момент сознание было ясным — но стоило мгновению перейти из настоящего в прошлое, как его заволакивало непроницаемой мглой. Эней знал, что они доехали до Хельсингборга, но не помнил, как — хотя сам вёл машину после того как Игоря вырубило. В точке рандеву встретились с Костей — тот продлил аренду грузовичка и ждал. Под прикрытием темноты на дороге живую и мёртвого перенесли из джипа в грузовик. Потом на яхту.

Когда слабое дыхание Мэй остановилось совсем — это был только удар, Эней лишь немного «поплыл». Он ещё мог действовать. Он вывел «Стрелу» из порта, положил на курс юг-юг-запад, потом передал руль Антохе и вернулся в каюту. Костя предложил помощь, но Эней всё сделал сам — одел жену в её единственное платье, завернул в ту простыню, на которой они спали вместе и в то одеяло, которым они укрывались, положил туда же её флейту и катану, зашил — так что лица уже больше и не было, слепой мешок — вынес на палубу и опустил на доски рядом с завёрнутым точно так же Десперадо.

Никому не доверяй наших самых страшных тайн. Никому не говори, как мы умрём. В этой книге между строк спрятан настоящий бог. Он смеётся, он любуется тобой.[37]

Море волновалось и тела елозили по доскам, головы перекатывались под тканью из стороны в сторону, словно мертвецы возражали кому-то — и возникла безумная мысль: «Мы сейчас утопим их живыми!»

Нет, нет. Конечно, нет. Он двадцать раз всё перепроверил, прежде чем зашить этот мешок — а начёт Десперадо никаких сомнений не было с самого начала.

Костя — бледный, под глазами круги, на повязке над лбом опять проступила кровь — вышел из кубрика. В облачении.

Когда над волнами, перекрывая ветер, разнеслись первые слова заупокойной службы — «Благословен Господь Бог наш!» — Эней вздрогнул. Ему вдруг захотелось треснуть Костю покрепче — и так же внезапно и жгуче стало стыдно этого желания. Нельзя. Костя делает то, что должен, преодолевая боль и головокружение, исполняет свои обязанности — он священник, у него работа такая. А что Энею сейчас больно слышать, как Бога называют человеколюбцем — это можно сказать и потом… даже не на исповеди — потому что исповедоваться я больше, наверное, не захочу. Я вообще не хочу иметь с этим ничего общего. Не могу, не желаю этого принять. Он вдруг вспомнил царя Давида — как тот постился и молился, когда ребёнок болел, и перестал, когда ребёнок умер. Сложил покаянный псалом и устроил резню в Раве Иудейской…

Ты красива, словно взмах волшебной палочки в руках незнакомки из забытого мной сна. Мы лежим на облаках, а внизу бежит река. Нам вернули наши пули — все, сполна…

Море нетерпеливо облизывалось, пробовало тела перехлёстывающими через борт волнами, и когда Цумэ с Кеном подняли на руки каждый своего и ногами вперед опустили в воду — поглотило обоих мертвецов сразу же, даже не чавкнуло.

И вот тут Энея подрубило. Он упал на колени, цепляясь руками за леер — но тяжесть гнула, гнула, и когда до встающей дыбом палубы осталось чуть — он сдался и лёг, на тот бок, где было сердце, осколочная граната, застывшая в самом начале взрыва. Его окатило водой — но внутрь, где всё горело, не попало ни капли.

Он разжал руки. Ещё один скачок судна — и «человек за бортом». Кто-то затормошил, поднял… Не трогайте! Не трогайте, пожалуйста!

— Ван Хельсинг! — Это Игорь. — Андрей, я тебя сейчас спущу в каюту, держись за меня.

— Игорь, — просипел Эней. — Скажи… Если даже так, то почему… Он так долго нас мучил?

— Не знаю, Ван Хельсинг. — Как-то неощутимо они оказались в чреве яхты, в каюте Игоря и Десперадо. — Не знаю. Ты просто полежи. Хочешь — выпей. А я побуду рядом.

Эней лег на койку — и как будто впервые увидел глаза данпила. Не бывшего вампира, а человека, похоронившего жену.