Выстрелы с той стороны

— Знаешь, — Эней вертел стопку в пальцах. — Когда я был маленький, у нас вышел такой случай… Короче, у отца был друг, у него жена, мы ходили друг к другу в гости, на пикники вместе ездили, нас с сестрой все время припахивали за их малышней следить… неважно. Отец был вольный копейщик, а Стэн… ну, друг этот — он Степан, но все его звали Стэн — они с женой работали на Днепромаше в отделе сбыта, он агентом, она переводчиком. И как-то раз начальник ее мужа проштрафился по-крупному. Взял откат от кого-то. Он спал с одной из переводчиц, она в курилке проболталась, что с этого отката ей что-то обломилось, а Нина, ну, жена Стэна, она доложила по начальству, и того парня поперли, а Стэна взяли на его место. Он сначала удивлялся — почему это его продвинули, как история с откатом наружу выплыла? Потому что он тоже знал, но не донес. Нина сама ему сказала: это-де я, а ты меня не ценишь. Похвасталась, понимаешь? После этого Стэн с ней развелся, причем из дома ушел буквально в чем был, у нас ночевал, пока не снял квартиру. С Днепромаша тоже ушел. И Нину стал просто ненавидеть. До того, что заикался, когда говорил о ней. А она тоже к нам ходила, родители с ней не рвали контактов. Ходила, плакала, жаловалась на него… Я знал, понимал, что родители ее не одобряют, что принимают просто из жалости. У нас же была подпольная станция «железной дороги», в наших обстоятельствах донос — это было бы убийство, я с пеленок именно так привык к делу относиться, но… Костя, это и вправду было самое несчастное на свете существо. Она даже не понимала, что именно сделала не так. Ума не хватало, что в голову вложили с детства — то и окаменело там. Достоинство положить забыли. Бывает. Я ее с трудом терпел, но Стэна вообще видеть не мог, меня от него просто тошнило, у него на лбу вот такими буквами было написано «Я прав», и хотелось швабру взять и вот это «Я прав» с его лица стереть. Почему он меня так выводил, я тогда не понимал, но дал себе слово таким не быть и вот в это не превращаться.

Он помолчал и добавил:

— Нагрубил я ему как-то, отец извиняться заставил. Это был первый раз, когда он меня не понял, а я не мог объяснить. Отец действительно считал его очень порядочным и щепетильным человеком, и я не мог разъяснить, что с ним не так. И сейчас, наверное, не смогу. Но я точно знаю, что я не Стэн. И если ради меня моя женщина совершила что-то скверное — то я виноват не меньше, чем наполовину. Потому что я знал, на ком женюсь. И пока она убивала под моей командой — меня все устраивало. Как Стэна устраивала его «стэпфордская жена» без достоинства. Я Мэй не отталкиваю и не наказываю, падре. Я просто знаю, что она обнимет меня — и я все забуду. Тут даже не о прощении речь — я просто всякую вину видеть перестану, я все предам, чему меня перед крещением учили, один поцелуй — и готово! И все будет как раньше — проехали и забыли.

В каюте густела тишина. Пусть послушает, подумал Костя, ей полезно.

— Только она мне не верит, — Эней в отчаянии уронил голову. — Как сделать так, чтобы поверила?

— Никак, — сказал Костя. — Просто пойди, обними ее, поцелуй — и… не будь Стэном, короче, раз уж решил им не быть. Могучую силу полового секаса ты переоцениваешь. Совесть, конечно, половым путем не передается, но и ее отсутствие тоже. Не хочешь предавать свои принципы — так и не предавай, ты сам себе хозяин. И вообще… раз уж ты мне поучительную историю из своего детства рассказал, расскажу и я тебе. Ты краешек её слышал, но насчёт самого главного не в курсе. Жил-был на свете мальчик Костя. Захотелось Косте мир посмотреть, себя показать — и чтоб не сильно потратиться. Пошёл мальчик Костя в армию, а по материальной части его Бог не обидел — и загремел Костя в морской десант. Аккурат семь годиков тому.

В глазах Энея что-то блеснуло.

— Ирландия?

— Она самая. Очередная «гуманитарная интервенция», но это-то не важно. Расскажу только о том, как обратился.

Он налил еще сто грамм и выпил одним духом.

— Мы конвой вели, в центральные графства через Каван. Дублин тогда контролировали сепаратисты, так что конвой шел из Белфаста. Погода — хуже некуда, метеорологи опять пальцем не скажу куда попали, но точно не в небо. Дождь сплошной, ветер. Поддержка сверху запаздывает минут на пять, если не на десять, а беспилотники еще и чудят. А обстоятельства натурально партизанские — когда угодно, где угодно и что угодно. И с использованием чего попало. И пленных не берут, напрочь. И не разбирают — военный конвой или лекарства кому везёт. У нас никто не понимал ни рожна — сволочи, мы ж с вами не воюем. Если б воевали, мы бы весь ваш остров раскатали в тонкий блин — долго ли умеючи. Но кто ж после Полуночи на такое пойдет? А эти как будто не знают… Мы для них не люди, а так — саранча. И вот под самым Каваном нас атакуют — и мы их выносим к чертовой матери, злые как я не знаю, кто. И… прихватили пленного. Сами удивились. Оружия у него не было. Священник. Один из этих, из-за которых тут весь этот кавардак… Русский.

Костя повертел стакан в руке, но наливать не стал.