Любопытно, что фильм, по всей видимости, воспринимает коммунистическое беззаконие как нечто само собой разумеющееся, разоблачая сомнительные западные методы борьбы с ним. Несмотря на то что советская система ответственна за смерть Данте так же, как и за смерть его отца десятилетиями раньше, и так же, возможно, отправила бы в тюрьму уничтожила и Барли, и Катю, и ее семью (если бы не список вопросов, оказавшийся у Барли!), тем не менее в фильме ни разу не показывается на экране насилие или убийство системой того или иного человека, равно как и сами жертвы подобных убийств[113]
. Заметно также отсутствие и устрашающих солдат, и зловещих агентов КГБ. Наиболее приближается «Русский отдел» к теме деятельности злобных советских агентов в продолжительных кадрах с двумя автомобилями – сначала красным, а затем белым, – осуществляющими наблюдение за Катей и Барли в парке[114]. Кроме того, в предположении Неда о том, почему советские агенты могут остановить Данте, если он – их марионетка, присутствует аллюзия на пытки: «Если бы я пользовался русскими методами, я бы его репрессировал. Данте уже может быть непрезентабелен. Он может быть уже не в состоянии использовать телефон. Он может быть уже не в состоянии использовать ложку. Он может быть уже мертв». Хотя все эти образы явно вызывают в воображении «красную жестокость», они представляют собой единичный обвинительный акт, остающийся на заднем плане в истории о разведывательной деятельности и романтике. Более того, если Ле Карре к концу романа открыто подрывает веру Барли в надежность русских в деловых вопросах[115] и оставляет неясным, позволят ли когда-либо советские агенты Кате и ее семье эмигрировать, то фильм фактически улучшает их национальный имидж, заставляя даже русских политических деятелей «сдержать свое слово» и в результате освободить Катю и ее семью. Экранное воссоединение Кати с Барли (в отличие от неоднозначного финала романа) во многом связано со страхом Голливуда перед несчастливыми финалами[116], но возможно также, что кинематографисты посчитали его подходящей поправкой для 1990 года, когда Горбачев выполнял обещания, данные Рейгану и Бушу[117].Но если советские власти фигурируют здесь в более позитивном ключе, чем в обычных шпионских триллерах, то полностью противоположное справедливо в отношении сил военной разведки Соединенных Штатов. Действительно, американцы в большей степени, нежели русские, кажутся здесь созданными по национальным стереотипам, приближаясь к тем одномерным американцам, которых изображали в некоторых своих фильмах русские. Во-первых, ЦРУ в фильме неоднократно ассоциируется с деньгами – с их добычей и с их распределением. Движимый долларом американизм впервые проявляется в тот момент, когда Расселл объясняет двум ученым, подтвердившим данные о Савельеве:
Большинство наших клиентов приезжают в этот город с контрактами, чтобы обеспечить мир и процветание в оружейной промышленности на следующие пятьдесят лет. Но как, мать вашу, торговать гонкой вооружений, когда единственный урод, за которым вам приходится гоняться, это вы сами?
Такие капиталистические спекуляции на военном деле составляют также суть его жалобы Неду и Клайву в Лондоне, когда он принимает командование. Будучи сторонником гласности, он тем не менее говорит им в своем наглом и циничном стиле:
Беда в том, что многие из высокооплачиваемых сынков рискуют потерять свои кормушки и проголодаться, и все из-за этих чертовых тетрадей. Российские военные усилия зашли в тупик, американские военные усилия зашли в тупик. Их ракетные двигатели стоят на месте, вместо того чтобы жарить на полную катушку, их МБР не могут выбраться из своей конуры, их ученые не могут сделать надежное топливо для этого дерьма. Нашим клиентам не нравится об этом слышать.
Существенно, что экономический сговор среди шпионских, военных и индустриальных институтов характеризует в фильме только агентов ЦРУ Сотрудники Ми-6 лишены таких капиталистических мотиваций – как лишены они и тех значительных ресурсов, которые американцы могут продемонстрировать.