Выздоровление

По ночам теперь морозило, и последний выпавший снег не сходил уже третьи сутки. Может быть, и зима началась? К ферме Николай шел за Катериной, привыкшей уже к этой дороге. Бухали, шоркали сапоги по мерзлым кочкам. Три лампочки, вывешенные над коровниками, долго, казалось, не приближались. Потом стал доноситься сплошной вой компрессоров.

— Первый гурт уже доют, — сказала Катерина.

— Поэтому они у вас и передовые, — заметил Николай.

— Че-е? — Катерина обернулась. — Нашел передовиков! Они все восьмеро ближе нас к ферме живут, и группы набрали любенькие.

— Ну, я и говорю…

— Говоришь ты!

По разговорам, по выступлениям на собраниях, Николай знал, как заморочили головы дояркам всякими «мерами». Им приплачивали за качество молока, назначали премии, по условиям соревнования сулили ковры и машины, подсылали время от времени автолавки с «дефицитом», да и в магазине часто можно было услышать: «только для животноводов». Но мало кто из этих работящих, проворных и языкатых женщин правильно понимал все это или хотя бы правильно пользовался. Постоянно слышались от них жалобы на начальство, обиды друг на друга, и разгоралась канитель вокруг все тех же мер, показавшихся кому-нибудь недомерками. С одной стороны, правильно: узаконил — отдай, но, с другой стороны, сколько можно-то? Сейчас он еще мог и осудить, и понять доярок, зная, как все же тяжело им приходится. А работали в основном лет на пять и десять старше Катерины и совсем пенсионерки. А молоденьких сюда и безразмерными «мерами» не заманишь, и насильно не загонишь, как механизаторов, на которых в начале зимы пишется огульный директорский приказ, переводящий их в скотники. Поэтому постоянные работники всегда помнили про свою исключительность, и, наверное, не вполне их вина, что нет-нет да и пользовались этим не по-людски, выкобенивались, воюя за «свое законное»…

Ключ от котельной Николай обнаружил не на указанном Пленновым месте, а, изведя десяток спичек, с которыми совался в разные укромные уголки, прямо в замке. «Вместе ведь запирали», — подивился Николай, но тут же подумал, что разговорившийся под конец Пленнов мог запросто отвести ему глаза.

Примкнув замок к одной из петель, он положил ключ в карман и отворил половину двустворчатой двери. В лицо сразу пахнуло копотью, запахом солярки, подтекавшей из насоса, и сохранявшимся в тесном помещении малым теплом. Выключатель он нащупывать не стал, хотя и знал, где он примерно находится, опять зажег спичку. Прикрыв огонек ладонью, шагнул к стене, и вдруг у него под ногами что-то зашевелилось, послышалось не то пыхтение, не то задавленный стон, а спичка потухла. Николай живо отступил к двери и чиркнул новой.

Под ногами, на холодном земляном полу лежал человек. Николай сразу узнал его — Воронин, скотник. Успокоившись, перешагнул через лежащего, повернул выключатель. Свет закопченной лампочки показался ярким и горячим. Николай присел перед Ворониным, тронул его за плечо.

— Эй, — позвал негромко, — ты вставай, простудишься. Сергей, слышь…

Воронин закряхтел, поджимая ноги, обутые в чесанки. Николай двинул его почувствительней.

— Серега!

Воронин замычал что-то и отчетливо произнес:

— Стоять, Рыжий, стоять!

Николай попробовал перевернуть его на спину, потянул за рукав и наконец разбудил.

— Уйди, — простонал Воронин.

— Ты на полу лежишь!

Скотник открыл глаза, едва разлепил их.

— Ты кто? — спросил, скривившись от света и злой боли.

— Акимов я, Николай.

— А где мы?

— В котельной. Ты подымайся, на земле ведь лежишь.

— А ты кто такой?

— Акимов! — Николай встал. — Мне работать надо.

— А где я?

— Ну, гляди, до костей проберет…

Воронин попробовал приподняться, застонал и замер, опершись на локоть.

— Сво-олочь м-м, — выдавил с превеликим страданием. — Ты! — окликнул Николая. — Дай руку…

Опираясь на Николая, Воронин переступил два шага и повалился боком на узкий, в две затертые доски, лежак. Жалко и противно было глядеть на такого.

— Ты бы, Серега, шевелился сейчас, — сказал Николай.

— Уйди-и…

— Ну, дело твое. Я котел пущу, теплее станет.

Перестав обращать внимание на Воронина, Николай открыл топку, взял факел — ветошь на проволоке, помочил его в лужице под топливным насосом, поджег и, подержав перед дверцей, просунул в топку, к форсунке. Закрепил, как показывал Пленнов, и, открыв краник на медном патрубке, питавшем форсунку, подошел к электрощиту и, коротко вздохнув, утопил кнопку магнитного пускателя. Котельная ожила. Загудел, набирая высокую рабочую ноту, электродвигатель, затрясся топливный насос, ухнуло, загудело в топке горячее пламя. Николай вытащил факел, притушил его об пол, отложил в сторону. Присев перед дверцей, посмотрел, как вырывается уже размеренное пламя, и только тогда повернулся к Воронину, сидевшему теперь с запрокинутой головой, с закрытыми глазами. Плоское, опрокинутое лицо его было серым, а сам он казался мертвым, застывшим в этой неудобной позе. Николай подошел к нему и тронул за рукав извазюканной телогрейки.

— Ты шевелись, Серега! — прокричал в шуме работающего котла.