Выжига, или Золотое руно судьбы

Она сунула ему в скованные руки кусок хлеба и стакан молока, сказала что-то неразборчивое и захлопнула крышку погреба, снова оставив его в полной темноте.

Мазур прислонился к стене и стал есть хлеб, запивая его молоком из стакана. Мысли его одолевали самые невеселые. Голову гауптшарфюреру он, конечно, заморочил, и расстрел, таким образом, временно откладывался. Однако рано или поздно он попадет в руки опытным фашистским дознавателям, которые, скорее всего, выведут его на чистую воду. И вот тогда он, вероятно, еще пожалеет, что его не расстреляли польские партизаны.

С другой стороны, под лежачий камень вода не течет. Может, отсюда все-таки можно как-то выбраться? Осушив стакан и дожевывая остатки хлеба, Мазур отправился на рекогносцировку.

Правда, проводить рекогносцировку в полной темноте было не так уж просто. Для начала лейтенант решил на ощупь выяснить размеры его импровизированной темницы. Мазур вытянул руки и пошел вперед от того места, где открывалась крышка погреба. Шел он осторожно, нащупывая дорогу ногой, чтобы не споткнуться случайно в темноте и не расквасить нос.

Он сделал девять небольших шагов и уткнулся руками в стену. Пощупал ее – ничего интересного, доски, за которыми, очевидно, была земля, притом доски, похоже, наполовину уже сгнили. Подумал и пошел вправо, держась руками за стену. Кое-где доски отпали, и под руками крошилась холодная сухая почва.

Теоретически можно было попробовать выломать доску и попытаться с ее помощью прокопать лаз на волю. Однако, во-первых, непонятно, с какой стороны копать, и во-вторых, такая операция наверняка займет не один час. А времени у него совсем мало.

Он попытался вспомнить, что сказала ему пани Ханна перед тем, как захлопнуть крышку погреба. Первого слова он совсем не разобрал, второе было похоже на «бэндже», а последнее звучало как «добжэ». Ну, «добжэ» – это понятно, это хорошо. «Бэндже» – это, кажется, глагол будущего времени. Может быть, она хотела сказать, что что-то будет хорошо? Но что может быть хорошего в его положении?

Мазур почувствовал, что его неудержимо клонит в сон – сказывалась бессонная ночь. Что ж, если ничего сделать нельзя, можно попробовать хотя бы выспаться, а там видно будет.

Он выискал уголок посуше и попытался прикорнуть прямо на земле. Однако почва была слишком холодная и сырая. Чертыхаясь, он выломал несколько досок и положил их на землю одна рядом с другой, устроив себе, таким образом, нечто вроде импровизированного ложа. Попробовал прилечь. Жестковато, но по меньшей мере не мокро и не так холодно: спать можно.

Однако выспаться ему не дали. Едва только он лег на доски и смежил веки, как над головой что-то загрохотало, наверху забегали люди, раздались автоматные очереди, потом истошные крики – кажется, это Шульц отдавал приказы. Мазур замер. Это что, черт возьми, такое там творится?

Перестрелка наверху длилась совсем недолго, через полминуты все стихло.

Лейтенант поднялся, не зная, как ему поступить. Интуиция говорила, что ничего хорошего стрельба ему не сулит. Сегодня всякая неожиданность только усложняла его существование – такой уж, видно, несчастливый выпал день. Кто и зачем стрелял наверху, по-прежнему ли эсэсовцы в доме, или покинули его, но самое главное – что теперь делать? Вопрос этот, однако, решился сам собой. Над головой раздались тяжелые шаги, загремела, открываясь, крышка погреба, и в темноту пролился свет от электрического фонаря. Секунду лейтенант стоял ослепленный, потом увидел, что в погреб заглядывает, наклонившись, незнакомый капитан в форме вермахта.

– Рус, сдавайся, – весело сказал капитан, поигрывая револьвером.

– Выкуси, – механически отвечал Мазур, заняв оборонительную позицию и выставив перед собой кусок доски.

Наверху раздалось неожиданно веселое ржание. Лейтенант заморгал глазами: только сейчас до него дошло, что капитан говорил по-русски чисто, без акцента. Это что значит? Это свои, что ли?

– Свои, свои, – засмеялся капитан. – Давай лапу, боец, поди, всю задницу отморозил в этом подвале…

Спустя минуту лейтенант сидел за столом на кухне, окруженный бойцами отряда зафронтовой разведки, который по счастливой случайности работал в окрестностях, как раз когда туда явился Шульц со своими эсэсовцами и пленным лейтенантом. Наручники были сняты, ему наконец дали попить и поесть по-человечески.

– Ну, фашисты – ладно, а как же вы про меня узнали? – счастливо спрашивал Мазур, давясь молоком, которое ему щедро подливала в кружку пани Ханна.

– Анечка посигналила, – отвечал капитан Северин, обласкав хозяйку хутора взглядом. – Она у нас тут глаза и уши, без нее бы мы уж сто раз, наверное, погибли. Но мало того – она и тебя спасла.

– Так я, значит, должен ей спасибо сказать, – проговорил лейтенант, неловко взглядывая на пани Ханну.

– И скажешь, – отвечал Северин, – даже не сомневайся. А пока, старлей, покажи-ка мне свои ладони…

Немного удивленный неожиданной просьбой, Мазур протянул капитану руки. И тут же на запястьях его защелкнулись наручники.